— Почему вас перевели к нам?
— Я здесь получил квартиру. Ездить на другой конец города, где я раньше работал, неудобно…
— А может, что-нибудь такое было, а?.. — она сделала в воздухе неопределенное движение пальцами, как будто взяла триоль на воображаемой клавиатуре, и бросила на него подозрительный взгляд.
— Что вы имеете в виду?
— Ну… конфликтик с учениками, например. Или с дирекцией? И то и другое случается…
— Возможно. Но мне нечего вам сказать, кроме того, что я уже сказал.
— Хорошо. Оставим это. Позвольте мне задать вам несколько вопросов? Понимаете, мы несем ответственность…
— Сделайте одолжение, — теперь он узнал ее голос. Попытался подавить в себе возникающую неприязнь к ней и, улыбнувшись, добавил: — Спрашивайте…
Макунина вздернула подбородок, поправила крышечку на чернильнице.
— Как вы относитесь к последним романам Симонова?
— Вы — о трилогии?.. Разумеется, положительно. Пока это самое широкое и самое значительное полотно о минувшей войне…
Евгений Константинович даже немного растерялся. Что за странный переход? И зачем ей вдруг понадобился Симонов?
— А что вы скажете о «Траве забвенья»?
— Своеобразная вещь. Правда, несколько противоречивая, сложная по своей архитектонике и по замыслу… Но написана блестяще, «на разрыв аорты»… какой-то иной Катаев… — продолжая недоумевать, к чему весь этот разговор, ответил Ларионов.
— Какие газеты и журналы вы выписываете?
Вот теперь все стало ясно. Она вздумала его экзаменовать.
Ларионов почувствовал, что он сейчас сделает глупость. Он видел эту самодовольную, самоуверенную особу в первый раз, абсолютно ее не знал, но не мог преодолеть нарастающего раздражения. Так и вышло. Он вспыхнул и громко сказал:
— «Крокодил».
Макунина даже приоткрыла рот от неожиданности. Но быстро овладела собой и тоже повысила голос:
— Я спрашиваю серьезно.
Ларионов встал.
— Вы избрали непозволительный тон в разговоре со мной. Я вышел из того возраста, когда задают подобные вопросы. А если у вас возникли сомнения относительно моей пригодности к работе со старшеклассниками, — приходите на первый же мой урок…
— Непременно. Я сделаю это и без ваших просьб.
— А теперь мне лучше уйти, — Евгений Константинович резко повернулся и вышел.
…Несколько дней он не видел ее совсем: шло августовское совещание учителей, — а сегодня, в первый же день занятий, она опять к нему прицепилась. После ее ухода в учительской на минуту установилась удивленная тишина, потом поднялся физик, протиснул между стульев свое большое нескладное тело и, подойдя к Ларионову, коснулся рукой его плеча.