А чем мы, собственно, лучше? Какие у нас привилегии перед молодыми?
Мы воевали, вынесли на своих плечах многое. Все верно. У нас — опыт, знание жизни, человеческой психологии. Но именно эти преимущества обязывают нас быть терпимее, попытаться понять их, помочь избежать заблуждений. Только тогда можно рассчитывать на уважение и понимание с их стороны.
Категоричностью не добьешься толку. И не пристало нам изображать из себя эталон. Они ничего не примут на веру. Если ты эталон — докажи.
— Ну что? — шепотом спросила Ирина, когда я вошел в спальню.
— Ничего. Пустая затея. Молчит.
Она отложила вязанье.
— У меня есть план.
— Какой?
— Алеша в январе именинник. Как раз каникулы. Нужно, чтобы он пригласил всю компанию. И девочек. Я хочу увидеть их всех вместе… Я пойму…
— Ты гений, — сказал я. — «Женский ум, женский ум…»
Ирина быстро заснула, а я лежал и думал, восстанавливал в памяти разговор с Алексеем, вспоминал эпизоды из его детства, винил себя в том, что где-то просмотрел, что-то пропустил в его воспитании.
Я утешал себя мыслью, что растил обоих детей одинаково, не делая никаких различий, а вышли они совсем разными, так, может, я здесь ни при чем?..
Но это было слабое утешение.
Эмилия Львовна спрягала на доске глаголы.
…Grundformen, Grundformen, Grundformen[2]…
Голос скрипучий, жесткий — как бритвенным лезвием по стеклу.
…Präsens, Futurum, Perfekt, Plusquamperfekt[3]…
Костлявые пальцы ее судорожно сжимали мел, он крошился на рукав серого шерстяного платья, белой мучнистой пылью оседал на пол, мельтеша в солнечном луче.
Эмилию Львовну мало кто любил — больше терпели, потому что она могла быть язвительной, даже вредной, не понимала шуток, делала все порывисто, импульсивно, как будто ее кто торопил и подстегивал.
Дети знали — от них не скроешь, — что она была старой девой и жила в обществе трех прожорливых ленивых котов — Сакрамента, Бзябзи и Фишки, которым приходилось делить ложе и еду с черным плюгавым тойтерьером, по имени Домби, таким же вертлявым и неуживчивым, как его хозяйка.
Алексей временами думал, что Эмилия Львовна человек в общем-то несчастный и заслуживает, наверное, совсем другого отношения, тем более что немецкому она учила на совесть, но сегодня ему было не до нее.
Он сидел за своей партой рядом с сосредоточенной и молчаливой Зарият Каракизовой, первой ученицей в классе, а мысли его были далеко отсюда.
Со вчерашнего дня в полной растерянности Алексей прислушивался к тому чужому, недоброму чувству, которое нарастало в нем помимо воли, заполняя грудь тупой ноющей болью. Он почти физически ощущал его — тяжелое, темное, соединяющее в себе досаду, задетое самолюбие, глухую злость и бессилие. Понимал, что ничего не сможет поправить, но это не оставляло его, а росло, ширилось, требуя выхода.