— Когда мы с вами еще увидимся? — тоном заправского донжуана осведомился он.
— Не знаю, — ответила она простодушно. — У меня нет сапожек, а сейчас — морозы…
Несколько месяцев они виделись только в школе, но паренек оказался настойчивым, и в один из теплых весенних вечеров Оля вернулась домой в одиннадцатом часу, раскрасневшаяся, с блестящими глазами, слегка подведенными черным карандашом.
Разразился грандиозный скандал.
— Где ты изволила шляться?! — с порога налетела на дочь Ираида Ильинична.
— Я… гуляла…
— Ах, она гуляла! А это что?.. А это?..
Платье на Оле было перехвачено материнским кожаным поясом, на запястье красовался теткин серебряный браслет, не видавший света лет тридцать, если не больше, на груди — любимая камея Ираиды Ильиничны.
— Нет, Маша, ты посмотри на нее! И глаза размалеваны, и брошь, и пояс! Да какое ты имела право взять без спросу?!. С кем ты была?
— Ни с кем. С девочками.
— Врешь! По глазам вижу, что врешь!
Оля заплакала.
Мать прищурилась.
— Почему пыль сзади на платье? Ты что?.. — Ираида Ильинична затрясла подбородком. — Говори, с кем была, иначе я за себя не ручаюсь!..
— Я… мы с Витей сидели… Скамейка, наверно, пыльная…
— Ай-яй-яй! Как стыдно-то, — вставила тетка. — Это куда же годится: с таких-то лет кавалеры…
Оля закрыла лицо руками и разрыдалась.
— Ступай в ванную!
— За… зачем?
— Мыться. И если я еще раз услышу про твоего Витю…
В ванной мать собственноручно терла Олю мочалкой, нехорошо оглядывала ее с головы до ног и читала наставления, от которых девочку бросало то в жар, то в холод.
В воскресенье явился Витя.
— Здравствуйте, — бойко сказал он открывшей ему Ираиде Ильиничне. — Я бы хотел видеть Олю.
Можно было не отвечать, потому что Оля стояла в прихожей с веником в руках. Но это не смутило Макунину.
— Ее нет дома! — медным голосом сказала она. — И не будет! — дверь захлопнулась перед удивленным мальчишкой.
Конечно, он больше не приходил.
С тех пор Ираида Ильинична неукоснительно следила за каждым шагом дочери, а через год-два взяла за правило изредка затевать фарисейские разговоры, сплошь состоящие из полупрозрачных намеков и неловко завуалированных предостережений. Представители сильного пола выглядели в них коварными соблазнителями, единственная цель которых — совращение девиц с пути истинного.
Олю коробило от неумелых материнских попыток высказать то, что она думает, и одновременно соблюсти требования педагогики и хорошего тона.
Чаще, чем другие в ее годы, задумывалась она о нравственности (в узком значении слова), невольно сопоставляя прочитанное в книгах с тем, что преподносилось ей дома.