Комендант устало посмотрел на меня и нехотя спросил:
— Расскажите, что произошло у вас с офицерами и новобранцами?
Я сказал, что не большевик, и, не скрывая и не прибавляя ничего, рассказал обо всем, как оно было. Очевидно, он поверил и отпустил меня, дав совет:
— Будьте впредь осторожны, молодой человек.
В вагон я вернулся, когда меня там вовсе не ожидали. Думали: «Погиб». Внутри у меня все бушевало. Я ругал себя за абсолютно бесполезное вмешательство.
Так я ехал по Читинской железной дороге. Не знаю, на какой станции, но помню, что это было вскоре после Карымской, наш поезд надолго остановился. Давно прошла проверка документов, а поезд все стоял. Эти долгие стоянки были невыносимы.
— Арестованных повели: сняли с поезда, — сказал кто-то. Многие выскочили из вагона.
Вооруженные офицеры конвоировали нескольких штатских в сторону видневшегося вдали леса. Через некоторое время оттуда раздались одиночные винтовочные выстрелы. Потом все смолкло. Пассажиры тихо, как пришибленные, вернулись в вагон и молча уселись по местам. Поезд продолжал стоять. Кое-кто из пассажиров набрался храбрости и вышел на платформу.
— Расстреляли шесть большевиков, — сказал один из пассажиров, возвратившийся в вагон.
— Расстреляли рабочих и двух матросов, — уточнил другой.
— Расстреливать без суда и следствия! Разве это законно? — возмущается мужчина, обращаясь ко всем и ни к кому в частности.
— Как бы не так! Будут они, отец, спрашивать у тебя, что им можно и что нельзя!
Слышу недалеко от себя шепот:
— Вот и начался белогвардейский террор, бессмысленный.
— Этого надо было ожидать.
Это говорили между собой два молодых человека, обособленно державшиеся от остальных пассажиров.
Медленно надвигались сумерки. В вагоне темнело. Поезд все продолжал стоять.
— Так им, большевикам-разбойникам! — хлестнул, как плетью, кто-то громкоголосый из другого конца вагона. — Большевиков надо хватать везде и расстреливать на месте!!
Пассажиры в пререкания с громкоголосым не вступали. Притихли, опасливо поглядывая на соседей. От мирной обстановки и доброжелательности друг к другу в вагоне не осталось и следа. Каждый замкнулся в себе, сидел и молчал. Молчал и я.
Поезд медленно продирался сквозь осеннюю тайгу, одетую в золото и пурпур. На одной из станций ко мне на верхнюю полку втиснулся новый пассажир. Был он молодой, моих лет. В простом поношенном темном пальто и яловых сапогах, шапке-ушанке. Усталым, тревожным взглядом стал осматриваться кругом. Мы разговорились. Говорил он скупо, очень скупо, как бы жалея слова, заменяя твердые согласные буквы гласными.