Но тут снова, будто восстав из мертвых, в дверях появился второй крестный. Теперь на нем были одни трусы грязно-белого цвета, которые нелепо оттопыривал его возбужденный член. Что-то во мне — некое перышко, пылинка, чешуйка — легко отделилось и улетело, когда я увидал крестного стоящим вот так. Он крепко сжимал свой член, словно беспокоился, как бы не потерять эрекцию. Он зарычал на нас, чтобы мы проваливали.
«Кусок твоего Я будет из тебя вырезан, — гласят Книги бирешей, — ибо ты получил слишком много, ибо ты взял слишком много. Зашивать тебя не будут — но гляди! там ждут ножницы. Ложись, ложись на постель. Я держу тебя — закрой глаза. Он держит тебя — закрой рот. В твоем теле роют могилу, и гроб, что сейчас внутри, должен выйти наружу!»
Я мчался к Де Селби, вниз с холма — смеющееся, подпрыгивающее нечто, отскочивший в сторону мяч. Движение без всякого смысла. Чувство было такое, словно вопрос, о котором я сам ничего еще не знал, внезапно был поглощен ответом.
Дружба
И Де Селби меня понял. Из-под тела собаки он молча протянул мне руку, которую я благодарно принял. «Все забыто?» — спросил я. «Все прощено», — сказал он в ответ.
Я вновь поднял тачку, и мы двинулись дальше. «Это всё ты и твой пес!» — сказал я. Минуту назад я хотел прикончить Де Селби, а сейчас он опять шел рядом со мной мелкими, целеустремленными, быстрыми шажками.
Дорога вела все круче под горку, моя тачка подпрыгивала все сильнее, и я в детски счастливом состоянии топал себе рядом со служкой вниз по ложбине. Другой такой дороги на свете не бывало! Старики бирешек >8 с развевающимися волосами, сложив руки на клубневидных навершиях своих посохов и опершись о них подбородками, сидели на узких лавочках перед хижинами, крыши которых врезались в синие небеса подобно корабельным килям. «Отличная погода для путешествий», — сказал Де Селби. А я только что хотел его прикончить.
Так между мною и служкой возникла странная дружба, состоявшая в том, что один говорил, а другой молчал. Казалось, с каждым словом, которое я произносил, дружба все глубже внедрялась в мою грудь, а молчание, следовавшее за каждым сказанным словом, только укрепляло прорытый котлован. Я сам из себя лопатой выкидывал землю, а он притаптывал ногами почву внутри. Между нами царило согласие, как между приветом и ответным кивком. И это чувство, похоже, постепенно передавалось всему окружающему.
Перед одним из домов старик выставил на двор столик. На нем стоял зеленый пластмассовый таз для мытья. На вбитом в стену гвозде, ниже уровня глаз, висело старое расколотое зеркало. Старик стоял перед ним раздетый до пояса, широко расставив ноги и подавшись вперед, чтобы видеть себя в зеркале. Подтяжки брюк свисали по бокам и болтались туда-сюда, если он резко переступал ногами, желая найти более устойчивое положение, или, в тех же целях, расставлял ноги пошире. Он был настолько углублен в свое занятие, что я — не поздоровавшись, чтобы не отвлекать его, — просто положил предназначенную ему почту на узкую скамью рядом с полотенцем и мыльницей. Мне удалось проделать это незамеченным, и я вернулся к Де Селби до того гордый собой, будто на моем счету было небольшое достижение.