Я теряю счет времени. Мысли путаются. Покончить с собой, размозжив голову об стену, и то нельзя: стены обиты матрасами. У меня брезжила надежда насмерть подавиться своим языком, но проклятый рефлекс заставляет кашлять и опять дышать…
Я воображал, что достиг дна. Но раз за разом оказывалось, что возможности падать ниже и ниже нет предела.
Правда, в этот раз, как я ни насилую воображение, не выходит представить, как еще ухудшить свое положение. Если бы меня подвергли пыткам, я испытал бы облегчение: все же какое-никакое оживление, возможность поболтать с палачом, машины, инструменты, элементы декора.
А здесь ничего нет.
Ни-че-го.
Не считая маминого лица, которое я вижу каждое утро, и ее голоса: «Ты был нехороший, я на всю жизнь запру тебя в шкаф».
Со мной обращаются хуже чем с животным. Никто не додумается на долгие годы запереть скотину в побеленном карцере с полной звукоизоляцией и продолжать ее кормить. Уморили бы голодом, и дело с концом. А меня кормят, чтобы я не подох, им нужно, чтобы сгнила моя голова. Психов здесь не лечат. Здесь сводят с ума нормальных людей. Может, это способ управлять населением?
Я должен все это выдержать.
Мне кажется, что в голове у меня огромная библиотека с падающими с полок книгами. Когда падает маленькая книга, из нее вылетают слова, и мой словарь беднеет.
Еще падают здоровенные тома с воспоминаниями о моей прошлой жизни. Что такое моя прошлая жизнь? Вспоминается покер, Петя (или Боря?), три «В» (Вася, Ваня и… черт, как звали третьего, толстяка?). Я цепляюсь за то, что еще держится на полках. В покере есть пара, двойная пара, каре и… (Еще бы вспомнить, как называются три карты одного достоинства и еще две карты одного достоинства…)
Рождающиеся в голове мысли скачут, как игла по поцарапанной пластинке, на их место приходят другие. Я уже не могу додумать до конца ни одной мысли.
Четко вижу только свою мать – она как клеймо, впечатанное мне в мозг раскаленным железом. Помню все ее гримасы в тот день, когда она бросила меня на церковной паперти. Я цепляюсь за эту боль. Спасибо, мама, хоть в чем-то от тебя была польза. Мать – последнее доказательство моей идентичности. Я самоопределюсь в своей злости на нее. Когда-нибудь я, быть может, забуду свое имя, когда-нибудь перестану узнавать себя в зеркале, когда-нибудь забуду все, что происходило в моем детстве, но ее я буду помнить всегда.
В конце концов наступило утро-день-вечер (прошла неделя, месяц, год), когда открывается дверь. Меня ведут к директору лечебницы.
По пути я впитываю мельчайшие сведения, поступающие в мозг. Вонь хлорки, облупившаяся краска в коридоре, доносящийся издали хохот, звуки моих шагов, клочки неба в зарешеченных окнах, прикосновения надзирателей, держащих меня за локти (рукава халата завязаны у меня за спиной). Их лай «шагай»!», «следуй за нами!» кажется мне прелестной музыкой.