Ей захотелось произнести это вслух, потому что радостно стало от такой мысли, тепло. Анастасия оглядела сумрачный от скупого освещения вагон: чужая женщина спала на нижней полке, тревожно вздрагивала и прикрывалась платком, рядом с ней сидел тощий, иссушенный годами старец, он не спал, вглядывался пустыми глазами прямо перед собою и покашливал; там, подальше, всхлипывал и жаловался ребенок. Мать покачивала его на руках и, прикрыв глаза ладонью, урывками спала; и в том, как женщина, склонившись над ребенком, покачивалась, и в том, как размотавшаяся пеленка белела и спускалась к полу, Анастасии увиделось что-то скорбное и щемящее. Она долго глядела на мать с ребенком, а после, вздохнув, стала смотреть в черноту полей, будто таилось там что-то близкое и понятное ей одной… Вспомнились ей бессонные ночи, тревоги, когда сын то болел, то упал в яму… А сколько пережила она, когда узнала, что он с дружками своими откапывал снаряды, оставшиеся с войны. «Боже, — тихо шептала Анастасия, — сколько всего в жизни. А летать стал — то хоть бы день спокойной побыть…»
Шло время, поезд все бежал и бежал, и по проходу, мерцая лысиной, протащился проводник, заспанный и равнодушный, с толстыми, вывернутыми губами.
— Борисполь, — бубнил он. — Следующая Борисполь… Кому надо, Борисполь. Стоим одну минуту… Борисполь…
Анастасия ловко подхватила сумку, стоявшую у ног, и поспешила к выходу. Состав уже скрежетал и тормозился, замелькали белые станционные фонари, и вскоре показалось желтое, приветливое в ночи пятно перрона и вокзал. Поезд остановился. И, не отстояв даже положенной минуты, тронулся.
— Три часа промелькнуло — и не заметила, — сказала в пустоту Анастасия и пошла по перрону.
Вокзал в Борисполе, кирпичный, приземистый и весь какой-то ладный, с узкими, тепло светившимися в ночи окнами, оказался в эти часы совсем безлюдным: в маленьком зале ожидания, где стояли желтые скамейки, не было ни души. Оконце кассы было закрыто и занавешено изнутри зеленой материей, на двери буфета висел простой, с толстой дужкой замок. «Да и что, — подумала Анастасия, — городок маленький, кто сюда приезжает». Посидела какое-то время в зале ожидания, но от безлюдья ей показалось сиротливо, и она вышла из вокзала и направилась к недалекой автобусной остановке. Ждать первого автобуса предстояло целый час, потому что время было раннее, но Анастасия не расстроилась. «Сядешь в автобус, на повороте выйдешь, — растолковывал ей вчера сосед, бывалый человек, проработавший долгие годы кондуктором на поездах. — Вот тот, другой, и доставит тебя в аэропорт, а там спросишь, там знают. И люди там хорошие». Говорил сосед медленно и очень рассудительно и рассказал к случаю, как он ездил в этот самый аэропорт встречать свояка. «Четкость у них необыкновенная, — заключил он, — как на поездах!» И передал привет сыну Анастасии… Она вспомнила его уверенные поучения, но заранее тревожилась, переживала страх заблудиться. «Сядешь, да не в тот, а то поворот прозеваешь, — думала Анастасия, топая туда-сюда на остановке, — кто ж знает, куда мне нужно. А сын дал знать — в семь часов его самолет». Анастасия хотела было достать телеграмму и еще раз прочитать — радостно ей становилось и хорошо от скупых слов на белом бланке, — но пошел снег, и она пожалела. «Намокнет, — решила, огляделась: земля поспешно белела. — Ранняя зима, ранняя, но да ничего, с поля уже все повывезли, приготовились люди к холодам…» И вспомнилось ей, как когда-то, не зная ни выходных, ни праздников, работала она в колхозе; вспомнилась нескончаемая делянка свеклы, дожди и грязь, когда чистишь, чистишь до немоты в руках и кажется, нет конца этой работе, а спина деревенеет — не разогнуться. «И не платили, а люди гнулись, — сказала Анастасия тихо, без обиды сказала, потому только, что было это, — и всю какую ни есть тяжесть вынесли». И все ходила на остановке, поджидая автобуса.