Пришла весна, и Федору стукнуло пять десятков.
Жена настаивала, чтобы этот день отметить как полагается, приготовиться, созвать гостей. Федор заупрямился: нет! никаких гостей, никаких приготовлений. Он давно поджидал погожих весенних дней, потому что хотел поехать в лес, побродить, пописать свежую зелень. Глаза его так устали видеть серые стены мастерской, привычность квартиры, что даже краски из тюбиков казались блеклыми, будто бы тюбики подменили.
— Нельзя так, Федя, — убеждала жена. — Мы не затворники, не бирюки. Найдем, чем угостить, чем встретить, а то скажут: «Зазнался Самохин!»
— Да, зазнался, — мрачно ответил Федор, которому не хотелось даже говорить ни о чем подобном. — Скажут в любом случае, и, хорошее — вряд ли… Пойми ты, не хочется мне никого видеть…
— Понимаю, — не уступала жена. — Ты засиделся, а тебе выходить надо, к людям надо. А то — с нами да в мастерской…
— К людям? — переспросил Федор. — Ну хорошо, к людям, так к людям. А где грошей возьмем? Нет их, сама же говорила… Вот если бы я поехал с Александром, все равно ведь просидел без пользы…
— Федя! — жена повысила голос. — Чтобы я никогда больше не слышала об этом. Александр губит себя халтурой, а ты…
— Но ведь без пользы просидел.
— Это неизвестно…
— Перестань, — оборвал жену Федор, понимая, что она права, и ушел в мастерскую. — Друзья, именины, — выругался он уже за дверью. — Где они, эти друзья, раньше были… Нет их, друзей, одни знакомые. Никто не придет и не спросит, как ты живешь, есть ли, на что хлеба купить. Все что-то делят, говорят без умолку, а тут сидишь как в окопе…
Федор разошелся так, что жена даже к двери боялась подойти, ходил по мастерской, ругал всех подряд, вспомнил даже то, что в мансарде было холодно, и как одну работу проткнули при перевозке. Это, казалось бы, не имело отношения к гостям да, собственно, и к художникам, но Федор остановиться не мог. Правда, когда вышел из мастерской, то поутих немного, махнул рукой.
— Будь по-твоему, — сказал. — Все равно придут и без приглашения, но как же с деньгами…
— Ой, Федя! — обрадовалась жена. — Есть немного. Ты не думай об этом…
— Оно само думается.
— А ты все равно не думай, — учила жена. — Бори эти мысли… Жили же раньше и проживем. Займем, если что, а поедешь послезавтра.
— Какой еще день будет, — буркнул Федор, строго поглядев на жену. — Займет она…
Но все же улыбнулся, подумав, что жена у него с пониманием.
Гостей набралось человек тридцать, было весело, шумно и дымно. Сидели в мастерской за длинным, кое-как устроенным столом. Федора поздравляли, желали успехов, преподнесли подарки, а он, обычно молчаливый, разговорился, повеселел и рассказал, как еще в госпитале рисовал портреты солдат. Рассказывал, а сам нет-нет да и поглядывал в угол, где стояла подаренная винтовка, ржавая, с прикипевшим намертво затвором, без приклада, но со штыком.