— Будем надеяться на лучшее, — проговорил Мазин и, повернувшись ко второму пилоту, добавил: — Ты бы закемарил?..
И второй, будто только ждавший этих слов, откинул спинку кресла, улегся поудобнее и закрыл глаза. На этом все разговоры кончились: штурман докладывал диспетчеру о пролете контрольных точек, разворачивал самолет; механик, отрегулировав подсвет стола, взялся заполнять формуляры, а Мазин просто сидел и, только изредка поглядывая на курс и высоту, смотрел вперед. Думал о том, что каждый год повторяется одно и то же: отпускники везут детей домой перед школой, и в аэропорту вырастает табор; люди терпят неудобства, ждут, надеются. Они счастливы, если попадают в самолет, и плачут, если вылететь не удается. Мазин столько раз видел подобное, но привыкнуть не мог. «Неужели другие не понимают, что должно быть иначе, — думал он. — А если понимают, то отчего же не стараются сделать лучше?..» В эту грустную минуту ему вдруг подумалось о равнодушии людей, о том, что живут они беспечно, не заботясь ни о себе, ни друг о друге, и даже на будущее махнули рукой, словно бы надеются, что кто-то чужой побеспокоится о них. В салоне его самолета было сто сорок человек, все они, измучившись ожиданием, наверняка спали, и Мазину пришло в голову — что, если бы выйти вот сейчас к ним и спросить: «Теперь вы все видели, все знаете, и что же будете делать?..» Интересно, что бы они ответили? А возможно, и не поняли бы, о чем он спросил? Мазин посмеялся над своими мыслями, но серьезно подумал, что не после этого рейса, так после чего-то другого люди все же что-то поймут, потому что не должно быть так неустроенно в жизни, да и понять рано или поздно придется.
«Лучше бы раньше, — подумал он, чувствуя, как эти мысли нагоняют тоску. — Люди, люди…» Он не заметил, как последние слова произнес вслух.
Штурман вопросительно поглядел на Мазина и, решив, что командир хочет закурить, вытащил пачку сигарет. Протянул Мазину и сам закурил, осветив вспышкой пилотскую, и сказал, кивнув на второго:
— Спит как младенец.
— Хоть здесь передохнет, — проворчал механик.
Мазин промолчал и снова подумал о том, о чем думал прежде; мысли навязчиво крутились в голове, как заезженная пластинка.
Вспомнилась отчего-то Стеша, и Мазин решил, что в эти последние дни августа она в школе занимается подготовкой классов. Затем подумалось о том времени, когда он летал на вертолетах, обслуживал экспедиции и выполнял санитарные задания; там он был сам себе голова, и полеты казались интереснее. «А на реактивном вжикаешь туда-сюда, — подумал он. — Да и отвечать приходится за экипаж…» И снова крутились мысли о задержке, о полетах, о том, что другие люди умеют устроиться в жизни поспокойнее; одни лишь летчики носятся в этой темноте, глядя на край неба, на красные шкалы приборов, летают день и ночь как угорелые, будто находятся в адской карусели и не могут остановиться. И неожиданно, без всякой связи, Мазин подумал, что Стеша не забыла его; откуда-то появилась уверенность, что это именно так, и Мазин улыбнулся в темноте пилотской.