Бирюком его называли, кстати, не всегда, и долгое время соседи, если случалось упоминать о нем, говорили: «Этот пилот… жилец квартиры такой-то..» Или еще как-нибудь, не заботясь особенно о выражениях и испытывая, как казалось, некоторую злость на Бирюка за то, что он их совершенно не замечал.
Шло время, на смену лету приходила осень, затем зима. В жизни Бирюка такие события обозначались только тем, что осенью он надевал плащ, зимой — пальто. Фуражка его, увенчанная золотистыми листьями, была всегда одна и та же, поскольку шапку он не носил.
На смену морозам явилась в апреле оттепель; яркое солнце, выглянувшее в эти дни, растопило лед и подсушило дорожки у дома. Воздух был по-весеннему свежий и бодрящий и казался немного синим по вечерам. Даже у дома отчего-то пахло речкой, талой водой и почками. Люди как-то веселее глядели на синее небо, где проплывали белые облака, на голые ветки тополей; их радовало в это время все: и ручьи, бежавшие вдоль бордюров, и сухие клочки асфальта, и даже первая пыль.
Весенние перемены коснулись и Бирюка: он снял пальто, надел старую кожанку со множеством молний и, выйдя как-то из очередного своего заточения, постоял секунду у дверей подъезда и вроде бы даже улыбнулся. Быть может, эта гримаса и не означала улыбку, но все же что-то дрогнуло в его лице. В дальнейшем, правда, ничего в жизни Бирюка не менялось: он был один, все такой же молчаливый и угрюмый.
…В январе, готовясь к медицинской комиссии, Бирюк отлежал две недели в госпитале; в больничной обстановке было скучно и однообразно, но дело облегчалось тем, что о госпитале существовал специальный приказ. Возможно, вспоминая госпиталь, Бирюк и улыбнулся.
В один из весенних дней Бирюк всполошил соседей тем, что подкатил к дому на автомашине. Крылья и кузов старой «Победы» носили на себе следы тщательного ремонта, узкое, словно бы запотевшее лобовое стекло было надтреснуто, но свежая оранжевая краска так блестела на солнце и резала глаза, что машина казалась совсем новой. Она лоснилась, будто от жира, и, казалось, бычилась под чужим взглядом. Когда Бирюк выбирался из нее, дверца жалобно скрипнула… Соседи присматривались к машине, некоторые загадочно ухмылялись, а самые догадливые предвещали перемену в жизни пилота.
Они не ошиблись: через неделю Бирюк привез на этой машине молодую женщину с добрым лицом и по-детски припухлыми губами. На вид ей было лет двадцать, может, двадцать пять, но никак не больше. Одета она была в красный плащик, и, как вышла из машины — нарядная, смеющаяся, — сразу же поздоровалась со всеми, кто был рядом… Бирюк тоже кивнул.