— В беде я тебя, мужик, не оставлю! Собирайся и завтра полетим ко мне. Отдохнешь, забудешь все эти дела. Мы с тобой учились вместе, помнишь?.. Даже поступали вместе…
Трехов не соглашался, но Лихарев настоял на своем, говоря разумно о том, что солнце — первейшее лекарство. Недели две Трехов гостил у Лихарева, и от солнца, от морской воды ему действительно стало легче…
— Сейчас все будет готово, — сказал Лихарев, входя в комнату и отрывая Трехова от воспоминаний. — Читаешь?
— Нет, так сижу… Думаю…
— Тоже полезно, — весело согласился Лихарев, подошел к книжной полке и осторожно потрогал корешки книг. — Сколько много… И все хорошие?..
Трехов взглянул на Лихарева и засмеялся.
— Ты чего? — сразу же насторожившись, спросил тот. — Не так сказал?
— Есть и хорошие, — ответил Трехов, подумав о том, что бывают моменты, когда он просто не может сердиться на Лихарева.
Лихарев улыбнулся, словно бы угадывая мысли товарища, еще раз погладил корешки книг и ушел на кухню. Оттуда сразу же послышалось тихое пение: Лихарев всегда добрел перед выпивкой.
Так подумал Трехов, усмехнулся и вспомнил, как Лихарев его «спас». Они тогда только приехали поступать в штурманское училище, проходили медицинскую комиссию и жили на чердаке курсантского клуба, стоявшего в тихом уголке старого парка. На этом прибранном и выбеленном чердаке, мрачноватом из-за узких слуховых окон, через которые с трудом пробиралось солнце, стояло десятка три железных коек с провислыми сетками, с матрацами и залежалыми подушками. Подушки были серые от времени и от пыли и пахли отчего-то цементом. Ни простыней, ни наволочек им не выдавали — верно, из тех простых рассуждений, что не каждый из приехавших поступит в училище, так что церемониться нечего. Впрочем, если бы местное интендантство и расщедрилось на наволочки, то и наволочки, так же как подушки, вскоре посерели бы от пыли: именно подушками, из-за их убийственной плотности, а также потому, что они всегда были под рукой, решались на чердаке большие и малые споры. Дрались часто, шумно, но беззлобно. После очередного такого побоища долго висела в воздухе пыль, и солнце пронизывало чердак узкими золотыми лучами. Тогда острее пахло цементом и сухим выстарившимся деревом.
На чердаке Трехов и познакомился с Лихаревым, а однажды, когда его прихлопнули подушкой так, что он свалился на пол, Лихарев брызнул ему в лицо водой.
— Ну, брат, живой? — спросил с улыбкой, когда Трехов открыл глаза. — Тут такой народ, шарахнуть могут — не до экзаменов будет. — И еще раз плеснул водой. — Вставай!