— Да, — сказал тот, будто читал мысли. — Уморил я тебя, брат, своей непутевой жизнью.
Батурин ничего не ответил; они сидели молча еще какое-то время, а затем пошли в вагон.
Батурин сразу же забрался на полку и отвернулся лицом к стене. Женщины копошились там внизу, укладывали пожитки, шептались; за двое суток они едва ли сказали попутчикам два десятка слов, да и те по обязанности. И Батурин подумал: до чего же странный народ женщины, один к ним подступиться не может, другой же не отобьется… Алексей уже спал, обняв подушку и уткнувшись в нее головой, а Батурину не спалось, он вспоминал рассказанное и думал, что у людей как-то так заведено: никто никого понимать не хочет, так было и так, наверное, будет всегда. Он раз десять пожалел, что не спросил имени девушки, и столько же раз убедил себя, что ему не надо его знать. Похоже, он боялся, что это действительно была Клава. Правда, она никогда не писала стихов, да и книжки читала не особенно… Он облегченно вздохнул, но тут пришло в голову, что она всю жизнь любила другого…
Так он промучился до прибытия.
Из вагона они вышли вместе с Алексеем. Тот сказал, что будет ловить машину, а Батурин решил идти пешком. На том и распрощались.
С каким-то даже облегчением зашагал Батурин по занесенной снегом улице, глядя, как в свете фонарей блестят снежинки. Было уже за полночь, и редко в каком доме горело окно. В голове крутились все те же мысли, и он еще раз подумал, что рассказанное Алексеем засело надолго. Вздохнул, согласившись, что надо будет пережить и это. И чем дальше уходил от вокзала, тем большей становилась уверенность, что говорил Алексей о Клаве. И поезд, в котором ехали на работу девушки, и похожая местность — все это могло быть совпадением, но было еще что-то, что Батурин отчетливо чувствовал, но не мог сказать. И вот это что-то с каждым шагом скрипело: «Клава! Клава! Клава!..» Батурин тихо выругался, отгоняя назойливые мысли и этот голос, а затем остановился и вслух сказал:
— Ну если даже Клава, мне-то что?!
Постоял, оглянулся — отшагал он порядочно — и повернул назад, к вокзалу. Он вдруг понял, что это — единственное, что он должен сделать. Пока бежал, думал только о том, чтобы Алексей не успел схватить машину, не уехал. «Не зря же он был в Иванове, — подумал он, увидев вокзал. — Значит, помнил какую-то зацепку…» Бежал он резво, но все же не успел: Алексея нигде не было.
Батурин постоял, пооглядывался и устало побрел домой.
В свои тридцать лет Геннадий Кузин никогда не был на юге, и, возможно, поэтому жизнь в городе у теплого моря представлялась ему в мыслях легкой и беззаботной; он загадывал, как поселится в домике недалеко от моря, будет купаться и загорать, и, конечно же, работать над кандидатской, которую давно бы надо закончить и которая не двигалась почти год. Этот год ушел на бесплодные ухаживания за молодой лаборанткой Валей, на которой Кузин хотел жениться. Теперь Валя встречалась с другим, и, вспоминая ее, Кузин, будто бы в отместку, думал о том, как познакомится на юге с какой-нибудь симпатичной женщиной; они будут встречаться, бродить у моря. При мысли об этом виделись пальмы, ночной безлюдный берег и лунная дорожка на воде… Кузин посмеивался над собой, но верил, что так оно и будет, и уверенность его окрепла, когда он получил письмо от Воробьева, который, собственно, и подбил его на эту поездку.