Однако не всегда было весело. Вспоминается и страшное время — конец 30-х годов, когда то и дело исчезал кто-нибудь из друзей и близких. Мне и на этот раз повезло, хотя вероятность была очень большой, учитывая, что в 1935 и 1936 гг. я был в командировке в Германии и, следовательно, «мог быть завербован». А вот ни в чем не повинный (даже по формальным показателям) Дау исчез. Целый год мы с ужасом ждали конца трагедии.
Наконец то, о чем мы все время думали, но на что не смели даже надеяться, произошло — Дау выпустили из Лефортова.
Короткое совещание близких друзей: Дау надо немедленно отвезти в Ленинград, к сестре.
Добываю купе в «Стреле» и еду в «капичник». Дау, еще более похудевший, молчит или отвечает односложно. Понимаю, что любой разговор неуместен. Едем на вокзал, садимся в поезд, поехали. Сидим, молчим, стараюсь устроить его поудобнее. В соседнем купе, видимо, собралась веселая компания: через стенку доносятся голоса, звон стаканов и, наконец, громкий дружный смех.
Дау вдруг, словно очнувшись, выпрямляется и отрывисто, сдавленным голосом бросает только одну фразу: «Как они смеют смеяться!!»
Я молча обнимаю его за плечи, укладываю на постель и гашу свет.
В Ленинграде в тихой обстановке забота сестры и друзей делали свое дело и Дау стал постепенно приходить в себя. Вскоре он вернулся в Москву, начал работать, и только близким людям было видно, что еще долго внутренне он продолжал переживать происшедшее.
Но его моральная твердость, о которой я уже упоминал раньше, осталась несломленной, и это проявлялось во многом. Например, в том, что он систематически переводил деньги находившемуся в ссылке Ю. Б. Румеру. Сейчас не прошедшим через эти годы, вероятно, трудно себе представить, какого гражданского мужества требовали такие поступки.
Но вспоминать о таких вещах тяжело, а ведь за годы нашей дружбы и позднее было что вспомнить радостного.
Очень живо вспоминается мне лето 1939 г., которое большая компания, включавшая, кроме Дау и меня, еще Е. М. Лифшица и ряд других физиков, проводила в Теберде.
Составилась хорошая теплая веселая компания. Мы ходили в горы, играли в теннис и не совсем ощущали, какие грозные события надвигались. Тогда нам, молодежи, как это обычно бывает, казалось странным поведение людей старшего поколения и мы реагировали на это достаточно активно.
Когда директор нашего санатория ввел для отдыхающих уроки танцев и стал проводить их «организованно», мы решили проявить самодеятельность. Потихоньку подготовили костюмы, сочинили песенку о том, как в наш санаторий, принадлежавший КСУ (комиссия содействия ученым), приехал поросенок. Один из участников «заговора» — композитор — положил ее на музыку. Всех слов не помню, но конец, связанный с неважным питанием в санатории, звучал так: «Но на ксучьпх на харчах поросенок наш зачах». Костюмы были самодельные, но, естественно, среди персонажей были любимые тогда диснеевские волк и три поросенка. Поросят изображали девушки, а так как, по Диснею, поросята были кругленькими, то в брюки они заложили подушки. Для двух поменьше просторные брюки нашлись, а для одной — самой красивой и довольно рослой — надо было их одолжить у кого-либо из старшего поколения. Дау взялся попросить их у академика Иоффе, который при большом росте был достаточно «широк в талии» (конечно, не говоря ему о назначении брюк). Однако самый лучший костюм придумали для Дау. Он был при высоком росте очень худощавым. Мы говорили, что он наглядно демонстрирует возможность иметь геометрическое тело без каких-либо выпуклостей (одни «впуклости»). Поэтому его решили одеть «привидением»; надели на него дамскую черную комбинацию, на которую нашили вырезанные из бумаги костп скелета, сделали маску в виде черепа и закутали в большую белую простыню. Получилось жутко. Когда простыня распахивалась, под ней появлялся белый скелет на черном фоне. Я изображал индейца и сделал себе шлем из куриных перьев и штаны с бахромой. Однако на верх уже не хватило терпения, и, пользуясь тем, что я сильно загорел, выше пояса меня решили оставить обнаженным, но раскрашенным как «вождь на боевой тропе» (на это ушли две коробки театрального грима). Собралась пестрая компания, и в разгар чинного урока танцев, когда наш сообщник сидел за роялем, он неожиданно сменил падекатр на мотив песенки и вся банда ворвалась в зал, распевая песенку о поросенке.