Когда я пришел к Румеру в его тесно заставленную случайной мебелью комнатку на Тверской-Ямской (ул. Горького), он попросил подождать: Дау в душе. Через несколько минут не спеша вошел Ландау, на ходу вытирая свою мокрую шевелюру полотенцем. «Дау, — сказал Румер, — вот Евгений Львович, он сделал очень хорошую работу, поговори с ним».
«Ладно, — сказал Ландау как-то лениво, — давайте. Только чтобы не было всех этих Verklarungen und Neubegrundungen».
Мы сели друг напротив друга за крохотный (почему-то мраморный) столик, и я смог беспрепятственно произнести первую фразу: «Речь идет о квантово-механической теории устойчивости кристаллической решетки». Но едва я нарисовал на листке бумаги кривую (типа потенциала в двухатомной молекуле) и пояснил: «Как известно, зависимость энергии кристалла от постоянной решетки выражается такой кривой», — Ландау мгновенно взорвался: «Откуда вы это взяли? Ничего подобного не известно. В лучшем случае мы знаем несколько точек около минимума, если учесть данные по сжимаемости. А все остальное выдумано». Я оторопел. Я даже не сообразил, что мне вовсе и не нужна вся кривая, достаточно окрестности минимума. Попытки оправдаться словами вроде: «Но так все пишут, например там-то и там-то», — вызвали только новое возмущение: «Мало ли что пишут! Вот, например, рисуют кривые Сэрджента» (тут он сел на своего любимого конька того периода; все, кто общался с Дау, знают, что у него всегда бывали какие-нибудь любимые объекты для издевательств; тогда одним из них был Сэрджент, который утверждал, что если нанести на график экспериментальные данные по бета-радиоактивности: по вертикали — время жизни, по горизонтали — энергию распада, то точки группируются около некоторых кривых, отвечающих разной степени разрешенности перехода). «Нет никаких Sargent Kurve, есть Sargent Fiache, — бушевал Ландау, — точки разбросаны по всей плоскости», — и дальше в том же роде: «Ну что там у вас еще?» Но дальше я мог только пролепетать несколько маловразумительных фраз, тем более что, как уже было сказано, я и сам не видел в сделанном мною ничего действительно существенного.
Скоро все было кончено. Затем последовал лишь краткий, вполне доброжелательный разговор на посторонние темы, и я ушел в состоянии шока.
После этого мы неоднократно контактировали с Ландау, приходилось участвовать в совместных обсуждениях, когда в 4940—1941 гг. «группа Ландау» (несколько человек) и «группа Тамма» (тоже несколько человек) собирались вместе каждую пятницу поочередно в ФИАНе и в ИФП для неформального разговора о физике. Я уже хорошо понимал, что такое Ландау как физик. Но прошло еще много лег, прежде чем я стал способен обсуждать с ним физику наедине, говорить о своей работе без паники (хотя всегда с тревогой) и отстаивать свою точку зрения.