Он заметил, как дрогнула чашечка микрофона, и поспешно сказал:
— Ты опять погрузишь меня в электромагнитные кошмары?
— Потерпи, — сказал я как можно ласковей.
— А что я болтаю в бреду?
Я заглянул в его глаза. За долгие годы медицинской практики я научился отыскивать страх в глазах самых мужественных больных. Но в его глазах не было ничего, кроме любопытства.
— Ты звал мать. Просил, чтобы она спела песню.
— Вот как… Погоди, старик!..
Что заставило меня подчиниться ему и не включить микрофон?
— Песню… А знаешь, какую?
Он попробовал запеть, но в горле клокотало, и мелодия не получалась.
— Не напрягайся, — сказал я и положил руки ему на плечи. — Расслабься.
Его мышцы послушно расслабились под моими пальцами, и я подумал, что ему не протянуть и суток. В то же мгновение меня словно кольнуло что-то, заставило посмотреть на больного. В его взгляде, устремленном на меня, сочувствие сменилось жалостью. Несомненно, он видел мою растерянность и бессилие.
— Погоди, погоди, старик, дай сообразить, вспомнить… Ты достаточно рассказывал мне о модуляторе. Тебе нужен номер модуляции, характеристика ритма… характеристика…
Его взгляд стал напряженным. Четкие морщины прорезали лоб — и беспомощный умирающий человек вдруг стал опять похож на командира, водившего нас на штурм бездны Аль-Тобо.
— Вот что, старик, ты когда передал сообщение моей матери?
— Позавчера, — ответил я, не понимая, куда он клонит.
— Значит, она прибудет с минуты на минуту, вечерним рейсом.
— Ну что? — спросил я.
— Ты выполнишь мою просьбу, старик. Ты впустишь ее сюда. И она споет мне.
Я не находил слов. Что можно было ответить на его просьбу?
— И вот что, старик. Постарайся запомнить. Пусть все будет, как обычно. Пусть модулятор работает себе на здоровье. Она не помешает ни ему, ни тебе.
Он говорил таким тоном, каким отдавал когда-то нам команды. Он никогда не повышал голоса и не очень жаловал повелительные наклонения. Он просто говорил, а мы выполняли, даже если его слова казались абсурдными. Так сильно мы верили ему и его словам.
Конечно, он на многое имел право, потому что рисковал чаще других и выбирал для себя самые трудные места. Но Павел был смелей его, Илья остроумней, Саша — эрудированней. А ведь все мы беспрекословно, без предъявления доказательств слушались только его. В наше время не могло быть и речи о суровой армейской дисциплине прошлых столетий. Командиры не назначались, а выбирались. Но если бы нам пришлось тысячу раз выбирать, мы бы остановились только на нем. Почему?
— А теперь валяй, старик, — сказал Андрей. — Я буду послушным.