Пробовал писать снова и снова. Может быть, в процессе работы что-то восстановится само по себе? Иногда мне казалось, что я снова начал видеть в каждом предмете необычное, оригинальное — одну из его скрытых сущностей, проявленных моим воображением. Я спешил перенести увиденное на полотно. Но, готовясь к выставке, ловил удивленные и жалостливые взгляды моих коллег, членов отборочных и закупочных комиссий. Они как будто спрашивали: ты ли это? Что за бездарная мазня? Куда исчез талант? Я пытался уговаривать себя, что это мне только кажется, что я неправильно истолковываю отношение ко мне других людей, — просто нервы не в порядке.
Наконец два моих небольших полотна все-таки попали на выставку. И случайно я подслушал разговор посетителей: „Неужели это автор „Каскадеров“? Что с ним стало?“ — „Бывает. У многих оригинальности хватает лишь на одну-две картины. На этом талант иссякает“. — „Но контраст уж слишком разителен. „Каскадеры“ — первоклассное полотно. Это был триумф. А все эти „Пряхи“ воспринимаются как откровенное подражание. Надо же докатиться до такого. За длинным рублем, небось, погнался?“ А когда Сергей предложил мне место секретаря в Художественном фонде, я понял, что и ближайшие друзья поставили на мне как на художнике крест.
Что же делать? Примириться и ждать Ивана Степановича, надеяться, что он каким-то образом вернет прошлое — в крайнем случае, пусть даже с припадками, с кошмарами, но вернет мне МЕНЯ? Вернет время, когда мир вставал перед глазами, полный ярких сочных ассоциаций, когда краски сверкали, будто омытые благодатным дождем, а малейший оттенок прочитывался мной, как откровение, как отчетливая строка? Тогда на меня смотрели отнюдь не с жалостью, а с восхищением или с завистью.
Вчера, когда я вернулся с выставки, мне стало так худо, что показалось: вот-вот возобновятся припадки. Поверите ли, я обрадовался! Мелькнула надежда, что вместе с припадками вернутся прежнее видение и умение. Но вскоре я понял, что меня гнетет просто недостаток кислорода. Уходя на выставку, я закрыл окна и двери на балкон. Стоило открыть их — и дышать стало легче, сумрачное состояние прошло. А отчаяние придавило с новой силой.
Не могу понять, как это случилось, что я раньше забыл, нет, пожалуй, просто на время упустил из виду простую истину — внешний мир соединяется с внутренним миром человека через призмы, и у каждого они свои, особые. Может быть, в этом и состоит предназначение человека — пропуская природу через свои призмы, не только осмысливать ее, но и делать оригинальнее, наполнять своим видением, создавать все новые варианты действительности, своими сравнениями и ассоциациями обогащать ее… Когда-то я вносил в природу по-своему изломанные линии, свои смеси оттенков, измененные — как в комнате смеха — образы, новые сюжеты…