Блаженны те, что находятся наверху! Блаженны богатые, гордые и почтенные. Блаженны те, кто ничего не делает и все же наслаждается; кто живет чужим трудом и кому все же поклоняются. Блаженны те, что живут насилием, словом божьим и глупостью!
Блаженны и те, что находятся на самом дне. Блаженны горбатые и сирые. Худо ли нищему! Он протягивает руку — и никто не ударит его по руке. Блажен тот, у кого выколоты глаза, оторваны ноги, поломаны кости, он имеет право протягивать руку за подаянием!
Но кровную несправедливость причиняют на этом свете тем, кто не может, не в состоянии защитить себя, — ворам, людям пропащим, шлюхам, тем, кто ушел из рая и не находит дороги обратно. Кровную обиду причиняют злым, падшим, порочным!
С болью и горечью Раннус слушал нежную музыку, она словно махала крыльями в синем воздухе. Танцующей мечтой, улыбчивой печалью на минуту повеяло от нее на праздничную толпу. И вдруг в уши Раннуса вторглись режущие звуки отчаяния: ужасна жизнь, безумна жизнь человека!
О матушка, матушка, ты, которая устало ковыляла по мызным картофельным бороздам, беременная, отупевшая от стыда и боли, почему не утопилась ты на дегтярно-черном дне мочила, под льняными снопами, под плотами с наложенными на них камнями! Зачем ты родила меня в соломе на полке́ чужой бани, меня, жалкого, несчастного!
Позор, грех и преступление — нет прощения позору, греху и преступлению во веки веков! Знахарю и безбожнику, прелюбодейке и тому, кто толкает на прелюбодеяние, убийце и вору уготовано свое место — там, где горит адский огонь и адская сера. Даже детям их отомстятся грехи родителей до третьего и четвертого колена!
Раннусу вспомнилась его конфирмация и первое, оставшееся и последним, причастие. Это также совершилось в тюрьме — давно, очень давно! Тело господне вспомнилось ему, оно прямо-таки жгло его гортань. Это воспоминание снова разбудило его голод, во рту скопилась слюна, он поел бы тела господнего просто ради утоления голода.
Нет надежды погибшему. Даже небо ничего не говорит ему. Даже если он попадет туда, грех и позор прошлого осквернили бы всю его радость. Он никому не посмел бы там взглянуть в глаза. Каждый показывал бы на него пальцем: вот идет конокрад! Чего нужно конокраду на небе?
Может, только в аду никто не увидел бы его, не заметил за чужими спинами, он притаился бы там за дверью. Там нашлись бы преступники покрупнее, а он был бы там ничтожнейшим среди ничтожных. Никто не знал бы там его имени, и дьявол без гнева переступил бы через него, словно через маленького червячка.