Кому другому должен он молиться, если не злому духу! Больше не на кого надеяться. Если бы он верил в добро, он бы уже давно пропал. Помилуй ты, черный! Помоги, защити от справедливости, добра и добродетели! Помоги своему дитяти, защити свое дитя!
Он продолжал лежать, прижав свинцово-серое лицо к камню. Он долго оставался недвижим. Он ни о чем не думал. Только животный страх наполнял его. Голод его свирепел. Он жевал зубами, как животное, во сне пережевывающее жвачку. Барабаны и трубы гремели под ярко-синим небом!
5
Вечер опустился на город. Синие тени крались над замковыми валами и домами. Близилось черное море тьмы. Зажглось электричество. Дымчатое облачко зарозовело, словно крашеная женщина, деревья на бульваре заблестели, словно черные бумажные цветы.
На повороте насыпи, на берегу черного пруда в сумерках забелели ярмарочные палатки. Черные люди суетились среди них. Зажглись огоньки в палатках. Зажглись карусельные фонари. Карусель начала вертеться, словно огненная печь, огненное гнездо, огненное колесо, — огненная карусель с ревом закружилась!
На насыпи толкался народ: парни из пригорода и проститутки, солдаты, моряки и нищие. Все это шипело и кипело. Народ шумно, крикливо скоплялся вокруг балаганов и каруселей, выдыхая душное тепло.
Стайками двигались женщины, повязанные красными и пестрыми шарфами. За ними по-матросски враскачку шли мужчины с гармониками, в шляпах, сдвинутых на затылок. В толпе пробирались карманники и сыщики. И, вырываясь из пьяного гомона, гудела карусельная шарманка и молол чепуху клоун на ступеньках балагана.
Вертелась карусель. Длинные пестрые ленты серпантина летели в воздухе. Вертелись горящие фонари и зеркала. Вертелись лакированные лошади, коровы и свиньи, бросая жуткие тени на толпу. Вертелось все, летело, мчалось все!
На розовых, телесного цвета свиньях сидели крашеные мамзельки с пышными грудями. А за ними, протянув руки в кричащей мешанине огней и зеркал, неслись похотливые мужчины на красных быках или вздыбившихся конях.
Раннус глядел, широко раскрыв глаза и раздув ноздри. Это тоже была жизнь — ах, он забыл ее, это тоже была жизнь! Огненные блики скользили по его худым щекам. Его голодные глаза провожали женщин, мчавшихся на свиньях. Это был безумный круговорот: пост и разговенье, голод и насыщение.
Все бешенее кружилась карусель. Зеркала пробегали мимо, отражая несущуюся массу людей с разгоревшимися лицами. Вперед, все вперед! Все безумнее, все безумнее! И вдруг карусель словно поднялась на воздух, лошади догнали свиней, и в жарком вихре все полетело кувырком.