– Это, должно быть, заняло довольно много времени.
– Когда я закончил, он сказал: «Прочти еще раз, Сэдлер». Я спросил: «Целиком, сэр?» Он подумал и ответил: «Нет, историю женитьбы можешь опустить. Прочти, где он молит о милости».
Когда я прочел второй раз, то увидел, что он тронут. Мне не хотелось прерывать ход его мыслей, но наконец я отважился сказать: «Сэр, довольно одного слова». Он посмотрел на меня: «Для чего довольно одного слова?» Разумеется, он меня понял, и я не смел настаивать. Затем он сказал: «Да, я могу освободить Кромвеля. Я мог бы вернуть его ко двору завтра». Я сказал: «Французы оторопели бы, сэр», – надеялся, это станет веским доводом, ведь вы всегда советовали ему делать то, чего враг ожидает меньше всего.
«Однако французы нам не враги, – сказал он. – С прошлой недели».
Но затем король сказал: «Он так и не простил мне Вулси, и я всегда гадал, до какой крайности может довести его обида? Даже когда мой сын Ричмонд лежал при смерти, он изводил врачей своими вопросами. Епископ Гардинер говорит, сам кардинал мог бы простить, но кардинальский слуга не простит никогда».
Я сказал: «Сэр, клянусь, граф смирился и отпустил кардинала с миром». Однако он меня перебил: «Здесь у меня в шкатулке его предыдущее письмо». Повернул ключ, достал письмо и вложил мне в руки. Сказал: «Читайте. Читайте, где он говорит, что дал бы мне вечную молодость». Я прочитал. Король сказал: «Он ведь не в силах это сделать, верно?» Я готов поклясться, сэр, что в глазах у него стояли слезы. У меня быстрее застучало сердце, я думал, сейчас он прикажет: «Выпустить Эссекса на свободу!» Однако он встал и подошел к окну. Сказал: «Спасибо за ваше терпение, господин секретарь». Я ответил: «Меня обучал очень терпеливый человек». Он сказал: «А теперь можете меня оставить».
– Ты молодец, Рейф. Ты сделал больше, чем я вправе ожидать.
Рейф говорит:
– Когда я был маленьким, вы увезли меня с собой. Поставили у камина, сказали, здесь ты теперь будешь жить, мы будем о тебе заботиться, ничего не бойся. В тот день я расстался с матушкой и не знал, где я, и впервые видел Лондон, а уж тем более ваш дом, но я не плакал, ведь правда?
Сейчас Рейф плачет, словно рассерженный младенец, некрасиво, как все рыжие: лицо красное, все тело трясется.
– Где, во имя всего святого, Кранмер? Где Уайетт? Где Эдвард Сеймур? Им будет стыдно до конца жизни.
– Кранмер это переживет. Не утверждаю, что он будет спокойно спать по ночам, но переживет. Уайетт напишет про меня стихи. А Сеймур, возможно, еще будет направлять маленького принца, когда он, когда Генрих…