- Ни хрена себе, - у здоровенного путейца вытянулось лицо. - А что же тогда по плохому?
- Засудят нас, денег слупят и вообще обанкротят.
- Да я ему…
- Тихо, тихо! - я аккуратно постарался задвинуть начавшего свирипеть Собко за стенд. - Только скандала на выставке нам и не хватает. Делай глупое приветливое лицо и улыбайся, американцы это любят.
Дальше в культурных выражениях я объяснил нагловатому янки, что сцепка не совсем наша, что мистеру Эдисону лучше бы обратиться в Министерство путей сообщения Российской империи и вообще постарался вежливо отправить в пешее эротическое путешествие. Американец свои предложения свернул, но напоследок высказался в том смысле, что мы сильно пожалеем, и отвалил, оглядываясь на зыркавшего волком Васю.
Некоторая пауза наступила ближе к маю - первый натиск мы отбили, с соседями по павильону перезнакомились, установили рабочие отношения, подменяя друг друга, посетитель на стенд шел в основном бездельный, чисто поглазеть - и мы, наконец, стали выбраться в город. Пару дней пришлось посвятить магазинам и ателье, иначе нам грозила гибель от рук наших разгневанных дам, а первого мая я выбрался на Пер-Лашез, к стене, у которой в 1871 году были расстреляны последние защитники Коммуны.
Попытки найти красные гвоздики рядом с домом Паскаля провалились, тут цветочницы ориентировались на более аристократические вкусы, а моего знания французского для объяснения предмета поисков не хватало, искать надо было oeillet rouge, а вовсе не gvozdikae rouge. Впрочем, “красная гвоздика - наш цветок", как пелось в советской песне, нашлась у самого кладбища. Причем там по случаю первого мая происходило что-то вроде небольшого митинга - стена была увешана венками, а чуть поодаль толкал витиеватую речь плотный мужик с квадратным лицом и непременной бородой. Смысл я улавливал лишь в общих чертах - о социальных реформах, не напрасных жертвах и необходимости дальнейшей борьбы.
- Кто таков? - спросил я у соседа по толпе, по виду вполне приличного мелкобуржа.
- Мсье, наверное, иностранец? - удивленно повернулся ко мне тот. - Это же Жан Жорес, лучший оратор Франции, бывший депутат Национального собрания!
Ого, сам Жорес, один из наиболее известных социалистов и марксистов на сегодня. Причем его воззрения были мне во многом симпатичны, он пытался объединить всех левых в единую организацию в борьбе за преобразования, но вот знакомиться здесь не стоило. В толпе были русские эмигранты, а, значит, и зарубежная агентура Департамента полиции, и идти возлагать цветы или жать руку Жоресу означало засветиться, надо будет подкатиться к нему позже. А пока я изобразил случайного прохожего и двинулся дальше, в сторону крематория и колумбария, где в моем времени была ячейка с прахом Махно, а мне хотелось бы повернуть в этом времени так, чтобы не только Махно, но и сотни и тысячи других эмигрантов остались жить и работать в России.