Волшебный жезл (Штейман) - страница 6
Так мне стало обидно, что он назвал меня лодырем и обманщиком, что бросился я на землю, стянул с себя один сапог, другой, размотал портянки и крикнул:
— Вот, подавитесь своими сапогами! — и зашагал босой в лес, оставив на лужайке собранный хворост.
А хозяин стоял возле брошенной пары сапог, попыхивал трубкой и не остановил меня, не позвал обратно.
Я забрался в чащу орешника и заплакал. Я знал, что я не лодырь и не обманщик, что работал изо всех сил. «Нет, — думал я, — никогда больше не вернусь к этому хозяину. Не надо мне его сапог, не надо мне его благодарности, пойду куда глаза глядят, авось не пропаду как-нибудь!»
Пока я так размышлял, потухли последние солнечные лучи, в лесу стало темно и страшно. «Куда я пойду? — думал я. — Да и кто возьмет работника в конце лета?»
Только поздно вечером, когда совсем стемнело, нашел я брошенный хворост, взвалил вязанку на плечи и тихо побрел в усадьбу.
И вот я опять в хлеву, возле своего молчаливого друга — теленка. Я рассказал ему все, что со мной случилось в этот день, и оттого, что все было рассказано, мне стало легче, и я почувствовал такую нежность и благодарность к животному, что сохранил эти чувства на всю жизнь.
Может быть, с тех пор я и полюбил животных. Не знаю… Знаю только, что именно с тех пор испытываю к животным доверие, уважение и дружелюбие — чувство, без которого, наверно, не мог бы стать животноводом.
ЮНЫЕ ГОДЫ
В годы юности, да и в первые годы взрослой жизни мне почти не приходилось заниматься животными. Сначала я работал в лесу: собирал сучья, сжигал их, укладывал дрова в штабеля. Потом работал на сплаве леса, а затем меня призвали на царскую военную службу. Отбыв воинскую повинность, я вернулся на лесоразработки. Но тут разразилась империалистическая война, и меня снова призвали в армию, направив в артиллерийский склад. Здесь с утра до ночи я заряжал снаряды, упаковывал их в ящики, которые начальство отправляло на фронт солдатам.
Так, сначала в лесу, среди могучих деревьев, затем на артскладе, среди холодных зловещих снарядов, прошли первые тридцать лет моей жизни.
В юности я очень любил лес. Он казался мне особым миром, где идет своя, не всегда понятная людям, жизнь. Я старался понять эту таинственную жизнь — жизнь деревьев и животных, — но понять ее не мог, и меня постоянно будоражили настойчивые вопросы.
«Чем питаются деревья? — думал я. — Почему все живое тянется к солнцу? Почему птицы летают? Почему у лосей есть копыта, а у волков их нет?..»
Иногда я обращался к старым лесорубам.
Они отвечали:
— А потому, что так господь бог устроил, и человеку это знать не положено.