Я бы могла сказать, что в доме, где сам хозяин забыл, что такое гостеприимство, сложно упрекать в похожем грехе его домочадцев, но делать это, разумеется, не стала.
— Благодарю, — я приложила ладонь к груди. — Но день уже окончен, я устала и желаю отдохнуть. Доброй ночи, Селек, пусть Увтын хранит тебя от дурных снов.
— Пусть Увтын позаботиться и о тебе, Ашити, — она отступила, и я вышла за дверь.
Здесь я увидела ягира, имени которого не знала. Он не должен был заходить в дом, пост стражи располагался на улице у дверей и у ворот. Значит, пришел послушать, что происходит. Мы встретились взглядами, и я улыбнулась уже устало и искренне.
— Всё хорошо, — шепнула я. — Я возвращаюсь в дом Танияра. Здесь мне больше делать нечего.
— Тебя обидели? — спросил воин.
— Нет, — я усмехнулась, — это сделать непросто. Я увидела всё, что хотела.
Уже выйдя за ворота и отойдя от негостеприимного подворья, я остановилась, подняла лицо к небу и медленно выдохнула. Вот и побывала в гадюшнике. Впрочем, это было ожидаемо, а потому не стоит переживаний, а вот подвести итог тому, что я увидела, необходимо…
— Ашити!
— Проклятье, — выругалась я себе под нос на родном языке, сразу узнав голос, и обернулась. Меня догонял Илан.
Я видела, как за его спиной из тени шагнул Юглус, ждавший моего появления. Я едва заметно покачала головой, и ягир остановился, но скрываться не стал. Впрочем, Илан его не заметил раньше, не видел и сейчас. Он приблизился ко мне и развел руками:
— Прости нас, Ашити, — сказал младший советник. — Я не желал обидеть тебя.
— Я не обижена на тебя, Илан, — ответила я.
И это было правдой, потому что этот человек не говорил мне гадостей, да даже на Хасиль я не была обижена, разве что сердита за оскорбление моей названной матери, от которой я видела только добро. Несмотря на высокомерие шаманки, с которым она держалась, Ашит оставалась добрейшей и мудрейшей из всех, кого я узнала на этой земле, а может, и во всей моей жизни. Но в последнем я не могла быть уверенной, потому что не помнила никого из своего окружения. И даже те воспоминания, в которых появлялись мои родители, черноволосая девушка или мужчина из парка, возникший перед внутренним взором лишь единожды, я воспринимала, как ожившие картинки, не трогавшие ни сердца, ни души. Будто они не существовали на самом деле, а были лишь плодом моего воображения. Впрочем, сейчас не об этом.
— Могу ли я проводить тебя? — спросил Илан, заметно приободренный моим ответом. — Твои слова тронули меня, и я хотел бы поговорить об этом. Или рассказать о Курменае, где бывал несколько раз. Я готов говорить обо всем, о чем пожелаешь.