Что до графа Аббона, он отличился в Волчьей Яме, но не рыцарской доблестью. Спасаясь от орд еретиков-борборитов и собственных озверевших собратьев, он всего за одну ночь покрыл без малого двадцать лиг, очутившись аж в Стригаро и, говорят, поставив рекорд по дальности марша для доспеха своего класса.
Позднее, на суде рыцарской чести, он доказывал, что отступил вынужденно, повинуясь воле обстоятельств, его основное орудие заклинило, вспомогательный калибр истратил все снаряды, доспех получил по меньшей мере две дюжины прямых попаданий, а моторесурс был выбран до предельных значений. Лгал он или нет, установить истину уже не представлялось возможным. Его признали невиновным, но большого облегчения мессиру Аббона это не принесло. Если рыцарский доспех можно было отмыть от пороховой копоти и грязи, проделать такое же с его собственным именем не представлялось возможным. В самом скором времени, возможно, стараниями его недругов и завистников, он оказался ославлен на всю Франкскую империю как трус, изменивший рыцарской присяге и бросивший сюзерена в бою.
Дальнейшее существование мессира Аббона было безрадостным и омраченным этой дурной славой, которая разносилась вокруг него сильнее, чем мощный сигнал в метровом диапазоне. Его перестали приглашать к двору, как прежде, а вчерашние товарищи, с которым ему случалось преломить хлеб во время отражения сарацинских нашествий, брезгливо сторонились. Соседские графья глядели на него так, будто он был прокаженным, а мелкие бароны, сами вчера вышедшие из свинопасов, только плевали вослед его доспеху.
Граф Аббона, пусть не лишенный рыцарского титула, оказался отравлен собственной славой, шествующей за ним по пятам. Он больше не мог участвовать в состязаниях, ни один противник не соглашался выйти с ним на бой. Его не пускали на порог в церкви, лишив даже исповедального таинства, словно он сам был каким-то еретиком, совершившим преступление против Святого Престола. Дошло до того, что его стали избегать даже собственные бастарды, а оруженосцы разбегались, отчего его доспех, пусть и восстановленный после Волчьей Ямы, был обильно украшен ржавчиной и грязью.
Он выдержал два или три года такой жизни, после чего засунул голову под излучатель нейро-корректора и привел его в действие. Некоторые утверждали, это был выбранный им способ самоубийства. Другие полагали, что граф Аббона попросту хотел выжечь из собственной памяти постыдные воспоминания. Как бы то ни было, даже в этом судьба ему не благоволила. Он не погиб и не лишился памяти, но выжженные нейроны причинили необратимый вред его личности, уничтожив те важные участки нервной ткани, сочетание которых составляло его рассудок. Граф Аббона превратился в хихикающего идиота, хлопающего воображаемыми крыльями, клюющего с дороги зерно и мочащегося в панталоны от излишне громких звуков. Однако даже после этого судьба не смилостивилась над ним. Ни одна богадельня не одарила его своим призрением, ни один монастырь не принял несчастного калеку под свою сень, даже госпитальеры. Говорят, свой век он доживал в курятнике какого-то барона, развлекая своими выходками заезжих гостей и местных крестьян.