И мы поступим аналогично, если я не ошиблась в намерениях сестры. Убедимся в том, что попали, куда хотели, оставим тут часть своих пистолей, заберем необходимые припасы и улетим. Вне зависимости от того, удовлетворит Фура свое любопытство или нет, пройдут месяцы, если не годы, прежде чем мы вернемся. Нам достаточно знать, что Скряга существует, что теперь он наш и мы можем посещать его, когда заблагорассудится.
Сделав примерно двадцать шагов по наклонному туннелю, где не было освещения, если не считать наших фонарей и пистолей, мы вышли в большой зал, оказавшийся пустым, если не считать двух примечательных предметов. Вторым предметом была тележка, но о ней чуть позже; сначала расскажу о первом.
Это был пьедестал, торчащий из круглой дыры в земле, опутанный проводами и кабелями, как побегами особо плодовитого светового плюща. Провода и кабели уходили в пол, и разумно было предположить, что там они расходились к сенсорам и защитным устройствам Скряги. На пьедестале, словно огромное пресс-папье, лежала стеклянная полусфера, в которой что-то тускло мерцало. Это явно был робот – точнее, голова робота. В эстетическом отношении он был не лучше и не хуже нашего собственного робота. Но если Паладин заменил старое тело на прозрачные конечности и приборы дальнего действия, установленные на паруснике, тем самым расширив возможности движения и восприятия, то этот бедолага торчал в скале, как пробка в бутылке. Скряга не мог двигаться по собственной воле; ему было суждено лететь по орбите в соответствии с законами небесной механики, и никак иначе. Он также не мог общаться, разве что в очень ограниченном смысле – допрашивая корабли, которые отваживались войти в его зону действия. И единственным средством физического воздействия, если верить Лагганвору, была стрельба из гаусс-пушек – гипотетическая защита, которая, возможно, никогда не будет востребована.
Было время, когда столь бедственная ситуация не тронула бы мою душу. Чем для меня были роботы, если не глупыми, неуклюжими реликтами прежних эпох? Я не уважала Паладина, когда мы были моложе, и каким же болезненным оказалось открытие, что мои предубеждения были совершенно ошибочными. Роботы должны были стать нашими союзниками, а не слугами. И навязать мыслящей машине такое бытие – такое убогое, ограниченное существование, без надежды на облегчение или улучшение, – разве это не ужас, сравнимый с тюремным заключением? Ведь даже самый ничтожный узник может тешить себя надеждой на смерть, когда все остальные надежды отняты.
Но с этим бедным роботом все иначе. Его бытие – тоскливая вахта длиной в жизнь. Все равно что запереть человека в темной камере, приковав цепью к полу, и давать ему одну и ту же черную работу – до самого конца.