; он вел дело крайне добросовестно и по-стариковски медленно, просматривая дела 15–20 офицеров в день. Перспектива ждать месяцами реабилитации убила энтузиазм офицерства, и оно стало «ловчиться» в тыловые и административные учреждения, возникавшие в Киеве, как грибы после дождя. И нельзя осуждать этих офицеров – ведь есть, пить надо. Впрочем, нахлынувшие отовсюду вербовщики увели в строевые части армии, минуя реабилитационную комиссию, несколько тысяч офицеров и такое же количество юных добровольцев – последние особенно охотно шли в гвардию и в прославленные полки конницы.
Престижу Добровольческой армии нанесла удар гвардия, учинившая, как я уже упоминал, в Киеве на Подоле еврейский погром. Стало известно, что она на пути в Киев то же проделала в Борисполе. И другие плохие войсковые части грабили и громили (пластуны полковника Белогорцева), но гвардия возвела безобразие в политический принцип: «Бей жидов! Спасай Россию!» было написано на всех вагонах гвардейских поездов и на всех заборах городов и сел, где побывала гвардия. И другой грех лежит на гвардии (в значительно большей мере, нежели на других войсковых частях): ее офицеры нередко пороли крестьян за раздел помещичьих земель и возвращали помещиков на прежние места. В результате крестьянство отвернулось от нас, а ведь при нашем приходе оно нам дарило зерно и муку возами и даже целыми обозами.
В неестественных условиях Гражданской войны не надо удивляться совмещению идеализма с местью, с разгулом и даже с грабительством ради возможности разгула, но недопустимо идеологический поход превращать в карательную экспедицию, как это делали иные офицеры, и в первую голову гвардейские.
Не обинуясь, пишу о теневых сторонах Добровольческой армии, потому что знаю о ее светлых сторонах – о самопожертвовании и героизме боровшихся, страдавших и погибавших за Единую и неделимую Россию, за Россию, государственный строй, которой установит сам народ. Знаю о боях, в которых офицерская рота дралась против дивизии и побеждала; знаю о дивизиях, которые (как Полтавский отряд) каждую неделю разбивали несколько неприятельских дивизий и на следующей неделе победоносно сражались с новым гарнитуром красных дивизий. Знаю о людях, о тысячах и десятках тысяч людей, которые бросили своих родных и любимых на нужду, голод и муки и пошли спасать родину.
Мне, по складу моего характера, по строгости моих взглядов на военную службу, трудно оправдывать беззакония, которые чинили чины Добровольческой армии. Но, не оправдывая их, все же не могу не понимать побуждений тех, кто их творил. Грабежи, самовольное присвоение имущества в складах, брошенных большевиками при отступлении, затем в тылу спекуляция приобретенными товарами казались многим естественным и необходимейшим добавлением к грошовому офицерскому жалованью: офицер на положении рядового получал несколько сот рублей в месяц, в то время как «керенка» (бумажка 40-рублевого достоинства) была наименьшим обиходным денежным знаком. Были, конечно, грабители, так сказать, «махровые»: знаменитый казачий генерал Шкуро (Царство ему небесное – его в Москве повесили коммунисты) увез в Париж чемодан с драгоценностями; об этом узнала вся эмиграция, когда стало известно, что генеральский адъютант улепетнул в Америку с этим чемоданом. Но большинство брало в меру и с некоторым стеснением – о взятом говорили, что это подношение населения, благодарного за освобождение от большевиков. Так и пошло выражение: «от благодарного населения».