. В Киеве на меня была возложена задача ежедневно проводить «конференции печати» – беседовать с газетчиками о военной и политической обстановке. Так я познакомился с приходившими на конференции редакторами газет, и один из них, Михаил Семенович Ганфман
[1679], пригласил меня работать военным обозревателем в большой газете «Объединение» и в ее вечернем издании. Я писал еженедельно 4 «подвала» для утренней газеты и 7 статей (1–1
>1/ столбца) для вечерней. Платили мне 2
10 рублей от строки (для уяснения скажу, что обед в «Континентале» стоил 50 рублей). Ганфман был московским евреем (сыном одного из редакторов Большого энциклопедического словаря Брокгауз и Ефрона); это был одаренный публицист, обладавший огромной эрудицией и феноменальной памятью – он помнил столько событий и биографий, что редакция не нуждалась в подсобных картотеках.
Если я, заваленный штабной работой, не успевал написать очередную статью, то Ганфман (или его помощник Мильруд[1680]) вызывал по телефону мою жену и умолял побудить меня спешно написать военный обзор: «Без него газета не может выйти – публика подумает, что произошла катастрофа на фронте, о которой редактор Месснер не смеет писать». Крупнейшая газета в Малороссии «Киевская жизнь» («Киевская мысль») пригласила меня сотрудничать. Так как это был социалистический орган, то я спросил генерала Бредова, как мне поступить. «Конечно, пишите; пусть и левые читают наши добровольческие мысли». Я поехал в редакцию – это было огромное, комфортабельно меблированное здание – и поставил главному редактору условия: пишу сколько хочу и что хочу; редакция помещает все мои статьи, не изменяя в них ни слова. Эти условия были приняты – ведь в Киеве не было больше читаемого публициста (нелегко мне было в моей осведомленности и в моих прогнозах не разгласить служебных тайн – моим цензором был генерал-квартирмейстер штаба генерала Драгомирова Генерального штаба полковник фон Лампе[1681], почему-то с первых же дней невзлюбивший меня, но и он мог меня осаживать только по причине моего оптимизма, но не по причине недозволенной откровенности).
Однажды газетчики пригласили меня в клуб печати и угостили обедом. После обеда, беседуя в уютном салоне, они раскрыли смысл этого приглашения: «На случай эвакуации Киева мы сговорились с командиром одного бронепоезда, что он прицепит к своей базе вагон с нашей ротационной бумагой и с нами и доставит нас в Одессу, где мы возобновим издание газеты; но нам важно вовремя погрузиться в вагон; поэтому просим вас, когда настанет время, сказать нам по телефону только три слова – “Садитесь на бумагу!”, а мы обещаем не распространять этого сведения о предстоящем оставлении Киева».