в Нью-Йорке. Необходимо только скорейшее образование нового настоящего правительства на юге России, ибо оставшиеся деньги нельзя отдать в руки читинских разбойников.
После обеда нам объявили, что вскоре нас повезут на Эгершельд на транспорт, уходящий завтра в Японию.
6–7 февраля[2036]. Переехали на транспорт. Повезли нас еще засветло, вероятно, для большей безопасности, т. к. вечером и ночью за броненосцем установлено наблюдение с берега. Ехали на открытых автомобилях через Светланскую, Алеутскую и затем на Эгершельд. Опять пришлось надеть сверху японские плащи, а меня заставили снять неподходящее для японца пенсне, что лишило меня возможности рассмотреть как следует физиономии толпы наполнявшей улицы (особенно Алеутскую, по которой шла какая-то демонстрация).
Вдоль пути встретили несколько прогуливавшихся японских рот, двигавшихся в расстоянии нескольких сот шагов одна от другой – очевидное мероприятие на какой-нибудь случай с нашими автомобилями. Я имел при себе свои три револьвера и 12 обойм. Все прошло благополучно, но у нашего автомобиля лопнула шина у самого штаба крепости, и шофер, как ни в чем не бывало, свернул на возвышенный подъезд и, проехав входные двери, остановился на спуске недалеко от старой комендантской квартиры, и здесь на глазах штабных писарей было поставлено новое колесо, и мы поехали дальше.
Палуба японского транспорта была сплошь завалена вещами семеновской партии, а часть оставалась еще на берегу; шла спешная погрузка, блистали новые чемоданы и дорогие сундуки. У меня лично [из] всего имущества был портфель с обоймами, а у Розанова и этого не было. Вериго и часть семеновцев были уже на транспорте. Нас разместили по каютам, задраили все люки и запретили показываться и громко разговаривать; все это только для соблюдения нейтралитета, т. к. транспорт стоит около эгершельдского маяка, а вся эта территория огорожена стенкой с воротами, охраняемыми японским караулом.
Поздно вечером на пароход пришла Валя (пешком, измученная); моя выдумка выручить крепостные штандарты (большой в 35 ф[утов] длины я собирался отправить императрице Марии Федоровне, а малый оставить себе для того, чтобы им обернули мой гроб во время отпевания) чуть-чуть не окончилась печально. Оказалось, что штабс-капитан Серых, служивший в японской разведке и уполномоченный поддерживать связь с берегом для бывших на броненосце русских офицеров, вошел уже в связь с красным штабом, и моя последняя записка на имя жены была передана им для перлюстрации.
Спасли две случайности: первая – я не написал подробностей и имени Станишевского, а вторая – красная разведка предупредила того же Станишевского, ведавшего зданием штаба крепости, что ночью будет засада для захвата лиц, вознамерившихся пробраться в кабинет коменданта, и у перепуганного насмерть Андрея Константиновича, моего верного сослуживца в течение пяти лет, хватило сил и времени сообщить об этом своей жене, которая нашла Валю и укрыла ее у себя до отправления на транспорт.