Итак, работа с разведчиком была налажена. Мне предстояло восстановить связь с квартирой. После соответствующих паролей хозяйка меня признала и выразила сожаление, что квартирой давно никто не пользовался. Это вызвало у нее материальные затруднения. Заплакав, она сообщила, что недавно похоронила мужа и осталась одна. На первое время я вручил ей некоторую сумму денег, предупредил об экономном их расходовании, чтобы соседям не бросилось в глаза появление у нее большой суммы денег. Затем тщательно осмотрел квартиру. Здесь почти все предметы имели секретные места, куда можно было положить донесение. Например, паркетный пол, в котором несколько дощечек открывались при нажатии в определенном месте. За висевшей картиной находился вмонтированный в стену сейф, совершенно незаметный на обоях, его нельзя было определить даже простукиванием. Одежная щетка и та имела тайник,
Таким образом, к середине июня 1941 года я выполнил все свои задачи. 18 июня меня освободили от работы в торгпредстве и дали две недели для сборов на выезд в Москву. Помню свою последнюю официальную встречу с военным атташе, который заявил, что я с честью выполнил все задания и по указанию из Москвы он сделал представление о награждении меня орденом Красного Знамени. Мы с ним простились. 5 июля был намечен мой выезд на Родину. Но увы…
22 июня к вечеру вместе с работниками торгпредства я оказался в концлагере. Опасаясь опознания меня как разведчика, я сбрил с головы волосы, а лицо оставил небритым. Через 3–4 дня даже работники торгпредства перестали меня узнавать. Немецкие разведчики, с которыми я встречался, знали меня только как Вине. Интуиция подсказывала, что Бине они могут искать и здесь. И я не ошибся.
Гестаповское руководство лагеря ежедневно по нескольку раз выстраивало нас в два ряда и устраивало смотр. Потом приезжали какие-то лица, каждому из нас они смотрели в глаза. Создавалось впечатление, что кого-то ищут. И вдруг однажды прозвучала команда на построение. Вместе с другими выхожу и я. На восьмой день пребывания в лагере трудно было ходить, так как я обессилел, ибо не мог есть их баланду. После каждой выдачи похлебки помойные бочки оказывались полными. Немецкая охрана посмеивалась, заявляя, что свиньи будут благодарить русских.
В строй я всегда становился ближе к концу, рассчитывая, что к середине внимательность гестаповцев притупится, а в самом конце вновь может усилиться. Когда мы уже стояли в строю, из комендатуры вышли несколько офицеров, а с ними двое гражданских. И – о ужас! Один из них был тот, с кем я встречался. Не могу сказать, что испугался. Нет. Я понял, что должен взять себя в руки и не выдать своего волнения.