Мирина выдохнула.
«До того, как…»
Жизнь раскололось на две части, и теперь никак их не соединишь, не склеишь. Долго теперь искать твёрдости в себе.
На улицу, конечно, выходить сейчас нельзя, никто не должен её видеть. Тем более, нельзя выходить одной, даже если взять с собой чернавку, которая пришла к Мирине ещё вчера вечером. Полуденная жара припекала, сушила и без того рассохшиеся брусья оконного проруба, к которому Мирина и пристроилась, выглядывая на улицу, щуря глаза от обильного солнечного света и наблюдая, как изредка чирикнет в небе ласточка или ещё какая птица. А там, за стенами, бурлила жизнь. Мирина чувствовала её биение: людные торжища, берега, полнившиеся ладьями да народом, прибывшим в город, грохот молотов кузен, скрипы колодезных журавлей, зычные окрики, гудение сотен голосов. Явлич был обширной твердыней, недаром граничил со степью, и, судя по этому, коренных жителей здесь было меньше, чем пришлых, стекающихся по весне и остающихся до самой глубокой осени, пока реки не стянутся льдом. Только тут, в постоялом дворе на самой окраине посада, у леса, этого ничего не было видно и слышно. Жизнь рвалась нескончаемым, невидимым потоком, и Мирина всеми уголками своей души чувствовала её, вбирала жадно, ненасытно, пылко. И воздух казался таким сладким, наполненным густо ароматом живицы и хвои, пробивая грудь до самых кончиков пальцев рук и ног, пронизывая тысячами иголками, и так дышать было легко. Это не степи с вечными ветрами, холодными, пустынными и одинокими, не находящими успокоения ни в лесах, ни в скалах, ни в городищах, что веяли, тоскливо завывая. Княжна повела плечами – несмотря на то, что жара стояла, пробрала дрожь от воспоминаний. Память хранила и долгие, растягивающиеся в целую вечность ночи с Вихсаром, и кожу прожигало, будто клеймом, в тех местах, где касались жаркие, как угли, губы, а потом и плеть. Княжна вздрогнула, мотнув головой, стряхивая с себя захватившие в плен и сжавшие когтями воспоминания о минувших пытках. Её покоробило от отвращения и боли. До сих пор клокотало в груди от ужаса того, куда она по роковому случаю попала. Пальцы лишь крепче вдавились в оконные брусья, побелели. Приятные моменты схлынули с неё, и даже как-то потускнело всё кругом, казалось, ослепительное солнце на небосклоне спряталось за тучи. Кололо нутро от какого-то тревожного ощущения, окончательно приводя в расстройство. И вроде бы всё хорошо, она в безопасности, да ещё и кров над головой, и тепло и сухо, и не нужно оглядываться по сторонам всё время, изнывать от растёртых в кровь от тяжёлой работы ладоней и пальцев, валиться с ног от усталости и подниматься ни свет ни заря, а то и ночью плестись в постель хана… Но какая-то неполная была радость, непонимание причины вводило в ступор – что не так? Ведь скоро и в родные земли попадёт, домой, а уж что дальше, она потом о том подумает и позаботится.