Я был согласен с Сашкой на все сто, но коль уж у тебя отсутствует собственная мечта, то зачем жёстко растаптывать чужую, едва она родилась.
– Мне радостно, что у тебя есть такая мечта, Даш, – сказал я.
В другой раз Дашка рисовала эскизы домов и показывала нам. Мы рылись в своей памяти, помогая восстановить мельчайшие детали. Крылечко с резной звёздочкой на венце у дома бабы Гани Светловой. Колодец-журавль возле дома Трофимовых. Чердак с маленьким окошком у дяди Коли Журова. Красивая деревянная беседка в саду у Козловых. Баня деда Сидорчука. Лавка Сашкиного деда, конечно же. И мостик, где полоскали бельё, – мой детский край света.
– А здесь, на краю света, будет летнее кафе, пусть оно так и зовётся «На краю света», – мечтала Дашка, и глаза её сияли.
Я влюбился в неё по уши, как зелёный пацан в соседскую девчонку. Глаз не мог оторвать. Сашка быстро заметил это и, отозвав меня в сторонку, добродушно предостерёг:
– Остынь, старик. Сам понимаешь, мы с тобой нищеброды. Она же с нами контачит только из-за детства, из-за деревни, это по-доброму всё. Не порть ничего, ладно? Не лезь к ней, подумает, что из-за денег и всё такое. У неё женихи без нас найдутся – те, которые достойны такой бабы. Мы с тобой её не достойны – так, грязь из-под ногтей и только. Хорошо? По-дружески прошу, а то опять из-за неё подерёмся, как в детстве.
– Да ладно, Сашка, я не такой дурак, как ты думаешь, – отмахнулся я от него, будто от назойливой мухи. Жужжащей нудно и тяжело. Такой же, блин, толстой, как и он. Хотя его слова верные, тут и спорить нечего.
Ну и всё, мы договорились, что оба будем держать свои необъятные симпатии к Дашке при себе. Ибо незачем это. Взрослые люди.
А в идею её насчёт деревни ни я не верил, ни Сашка. Поддержку на словах оказывали – видно же, что человек прямо грезит этим – но всерьёз не воспринимали. К тому же мало-помалу стали возникать подозрения, что всё же немного не в себе девка. Оно и понятно, из психушки, как и из тюрьмы, нормальными не возвращаются. Но виду мы не показывали, жалели её.
Дашка раз от раза вела себя всё более странно. Дело даже не в этих её сумасшедших мечтах, не в возвышенных задвигах про мистическую связь с какой-то там Ксенией, не в словах вообще – к этому мы привыкли. Трудно было привыкнуть к её странным поступкам – всегда неожиданным, безумно неестественным для обычного человека. Впрочем, очень милым. Например, она могла при нас раздеться и пойти купаться нагишом, совсем не стесняясь. Или ночью попросить меня либо Сашку сходить с ней в туалет в ближайшие кусты и тоже нифига не стесняться. Или же ни с того ни с сего поцеловать в губы – жарко, чувственно, не по-дружески, а по-женски. Невозможно было предугадать эти её странности, они всегда возникали просто так.