Алексей поставил свой допотопный «москвичонок» в сарай и отпер дверь с задней стороны дома. Из темноты сеней пахнуло затхлой сыростью и кошачьими ссаками.
– Проходи, не стесняйся, – глухо сказал он. – Я человек простой, скромный, деревенский, так что без церемонии тут, будь как дома.
Его слова напомнили мне отца Ивана, и это окончательно раздавило меня в гадкое беспощадно-беспомощное ничто.
В доме было две комнаты. В первой стол, над ним иконы, напротив раковина с помойным ведром и печка. Во второй – другая печка, телевизор, драный диван и шифоньер поперёк комнаты. За шифоньером кровать. На ней этот мужик, которого я не знала ещё несколько часов назад, меня и огулял. А по-другому не скажешь – у него же одна забота: свиньи. Ну, вот ему и новая свинья. Хавроня. Спасибо тебе, бабушка, что устроила мою судьбу…
Алексей не пил разве что только в тот первый день. Человеком, что ли, хотел показаться. И то, кажется, выпил стакан – для храбрости. А дальше пошло-поехало. Каждый божий день к вечеру вусмерть.
Когда же он напивался, то в нём пробуждался монстр – садистское желание поучить меня жизни, по-звериному неумолимое. Выгонит на улицу ночью и не пускает в дом, а там лютый мороз, я стучусь в окна, прошу его, боюсь, что задрыхнет и всё, останусь на улице. Или посадит рядом и злобно, с грязными пошлостями, рассказывает мне, кто я такая есть: что я потаскуха, вонючая дырка и бесполезная скотина, которую надо зарезать. Или заставит раздеться и глумится надо мной. И очень любил бить. Бил всегда расчётливо, с молчаливым наслаждением.
А утром просил прощения – но холодно, с каменным лицом, будто я обязана простить, а от него лишь слова. И всё сначала: смотрю – выжрал.
Как-то быстро я и сама полюбила выпить и забыться в блаженном хмелю. Алексей этому не противился. Наоборот – рад был, что за бутылкой я стала бегать. Он даст денег и полёживает на диване перед телевизором.
За выпивкой я ходила на другой конец села. Там жили дед Семён и бабка Анна Ефремовы. Они гнали самогон. Ефремовский самогон ценился во всей округе, из других деревень люди приезжали к ним.
Меня они жалели. Приду, посадят за стол, нальют стаканчик просто так, забесплатно. Посочувствуют мне. В сердцах поругают Алексея.
– Твой-то не сдох ещё? – часто спрашивала бабка Анна. – Это надо ж так пить, куды только лезет в эту прорву…
– Сдохнить, – зло скрипел дед Семён. – Будет спирт брать у шурина своего да у Захарьиных, точно сдохнить. Сам спился и девку втянул. Сволочь церковная… Кто, ты говоришь, тебя с ним свёл-то?
Я уж сто раз рассказывала, но он всякий раз, как внове, возмущался: