– Я не могу, мне надо ехать, – упрямо твердил он.
– Но почему ты не можешь? – удивлялся я. – Что изменится? Какая тебе разница, когда ехать – сегодня или завтра?
Но его как подменили, стоял на своём и всё. И тогда я просто купил его – достал пятитысячную бумажку и вручил ему.
– Это аванс, – заверил я, чтоб уж наверняка. – Когда закончим нашу фотосессию, получишь ещё столько же. А потом можешь ехать куда угодно – с денежками-то надёжнее путешествовать. Окей, брат?
Он подумал и взял деньги, выдавив напряжённую улыбку.
– Окей.
А ночью был разговор с Мариной. Она тоже отказалась наотрез.
– Мне это надоело, Вить. И, по-моему, ты занимаешься ерундой. Не уговаривай, пожалуйста, я не понимаю, зачем тебе это надо.
Я не стал ходить вокруг да около, в тот момент я уже ясно понимал, что хочу и зачем мне это надо. Душа оголилась и саднила, как свежая рана, – мне были неприятны недомолвки и всякая неискренность. Поэтому сказал ей всё как есть.
– Я хочу это закончить, потому что чувствую нечто, что может меня исцелить. Сегодня, когда он дотрагивался до тебя, у меня появилось странное чувство, которое потом переросло в ощущение эрекции. Но не физическое, а какое-то внутреннее – я чувствовал силу и думаю, что если пойти дальше, то внутреннее станет физическим. Понимаешь, о чём я?
– Не совсем. Что значит «пойти дальше»?
– Я хочу снимать тебя с Марселем обнажённой. Завтра, только один день, а потом он уедет.
Она посмотрела на меня как на идиота и фыркнула.
– Это ты ту историю с Березенюком напомнить мне хочешь, что ли? Сколько уже лет прошло, а ты всё никак не забудешь! Господи, да если бы у меня была возможность всё вернуть назад, разве бы я согласилась позировать ему голой! Не то что голой, никакой бы ни за что не согласилась! Пойми ты это, наконец!
Я погладил её руку, пытаясь успокоить.
– Березенюк совершенно не при чём. Дело только во мне и ни в ком больше. Можешь считать меня сумасшедшим, мудилой, извращенцем, самой последней сволочью, но я хочу снимать тебя обнажённой вдвоём с Марселем. Почему – я объяснил. Я чувствую, это может вернуть мне мужскую силу, а с ней, как мне кажется, и всё остальное придёт. Я не хочу быть импотентом ни в чём: ни как мужчина, ни как художник и как человек. Помоги мне, Марин. Если можешь. Если не можешь – я не стану настаивать. И прости если что – у меня нет и не было даже мысли тебя обидеть. Прости меня, пожалуйста!
Она забрала от меня свою руку.
– Ты, наверно, и правда с ума сошёл. Просто подумай над тем, что ты говоришь. Сейчас ты просишь меня сфотографироваться голой с негром, а потом что? Скажешь мне переспать с ним? И что я тогда должна буду делать со всем этим дерьмом? Ты обо мне подумал? Или только о себе?