– Глупеха, – Лютвичу было теперь недосуг что-то объяснять своей слушательнице. Ухватив ее под коленку, он подмял под себя свою ненаглядную зазнобу.
– Больно! – взвыла Любава, тщетно пытаясь вырваться из объятий своего воздыхателя.
– Не дергайся, и больно не будет, – свои предположения Лютвич облек в форму совета.
Когда дождь закончился, Лютвич вылез из своего наспех сооруженного укрытия и довольно потянулся, разминая спину. Тучи рассеялись, словно их и не было. А на небе снова воссияло солнце.
– Надо собираться. Скоро начнет темнеть…– слова Лютвича были обращены к Любаве. Подобрав с мокрой травы ремень с прикрепленным на нем мечом, Лютвич попутно заглянул под телегу. – Слышишь? Поднимайся. Пора идти.
Когда Любава выбралась из укрытия, она не походила на саму себя. И дело было не только в ее помятом перепачканном платье, которое уже не выглядело столь торжественным, как в начале поездки. Ее бледное лицо выражало ужас, подбородок дрожал, а губы смотрели уголками вниз, словно их владелица собирается разразиться плачем. На самом деле, она уже плакала. Беззвучно и безнадежно.
Любава узнала много нового о своем теле, а также о строении мужчины. И это преждевременное открытие неприятно поразило ее. Возможно, ее ум не был готов к откровениям подобного рода. А может, это она сама не была готова оказаться в руках человека, от которого ее воротило. И будь на его месте кто-то иной, скажем, кто-то ей дорогой, она сейчас не чувствовала б себя столь несчастной и опустошенной.
Смеркалось. Поломанную телегу с дарами от Умилы так и пришлось бросить у дороги. Теперь уж не до даров княжеских было.
****
Любава с трудом открыла глаза. Из приоткрытых ставен сквозь полумрак, царивший в горнице, тонкой струйкой сочился полуденный свет. Долго длилось их с Лютвичем путешествие. И вот, наконец, вчера ночью оно подошло к концу. Они прибыли в место, которое он называл своим домом.
В лучах дневного солнца вид бедной крестьянской избы неприятно поразил Любаву. Перво-наперво, жилище оказалось очень маленьким, всего дюжину локтей в длину и столько же в ширину. Справа от входа располагался бабий кут, отделенный от всей горницы грядкой с засаленной занавесью. Там таилась небольшая печка, которая успела до крайности закоптить стены. Вокруг этой старой, начавшей крошиться каменки грудились оббитые горшки и потемневшие ковши. В углу были свалены ухваты, кочерга, хлебная лопата, ступа и прочая утварь, относящаяся к женскому хозяйству. Из-под потолка торчал голый крюк, очевидно, использовавшийся когда-то для подвешивания детской люльки. Теперь на нем болталась какая-то тряпица.