– Но почему? Почему ты не сказала родителям?!
– И что тогда? Папаня мой бешенный, он просто убил бы этого мудака и сел. В чём смысл?
– А мать?
– Мать раскудахталась бы и рассказала отцу. А он убил бы этого мудака и сел. Всё. В случае с моими предками – другие варианты не предусмотрены.
– И что… Как ты потом?
– Да как… У меня красный диплом об окончании музыкальной школы. Мамаша гордится. Правда, за этот диплом гениальный учитель, лауреат международных конкурсов и лучший пианист нашего Мухосранска трахнул меня ещё раз пять. Но я молодец. Диплом-то с отличием! – Она спокойно посмотрела на капельницу: – Слушай, прибавь скорость, а? Не могу, уссусь сейчас.
Я невольно улыбнулась – вот Ленка! Откуда в ней столько жизнелюбия?
– А можно?
– Да можно, конечно. Какая разница, там немного осталось.
Но в этот момент в палату влетела медсестра. Замерла на мгновение, увидев меня.
– Прекрасно! Ты тут откуда? – и кинулась снимать капельницу.
В дверь сунулась сестра-хозяйка со стопкой чистого белья.
– Та-а-ак… Там, моя хорошая, мама твоя пришла, рвёт и мечет, требует, чтобы к тебе никого, кроме неё, не пускали, а у тебя тут посиделки. Ну –ка расходимся, живо! Давай вставай, постель тебе сменю, а то будет тут сейчас криков до небес…
Мы с Ленкой переглянулись, и я, даже не попрощавшись, выскочила в коридор, с другого конца которого, решительно чеканя шаг, уже неслась фурия. Я заметалась и влетела в первую же распахнутую дверь. Клизменная. Подперев дверь спиной, затихла. Минут через десять рискнула выглянуть – Ленкина палата была закрыта. Ну слава богу, обошлось!
***
Удивительно, но в этот раз мамин «повод» не превратился в запой и, хотя я и мыла за неё ещё в обед и после закрытия магазина, к вечеру она была практически в норме. Разговор у нас вышел короткий. Я мимоходом спросила, что там сегодня дядя Толя нёс насчёт помолвки, а мама вдруг заплакала, причём не демонстративно, как бывало во время попыток манипулировать мною, а тихо и даже как-то счастливо, что ли… и сказала, что любит его. Что бросает пить, будет искать другое место работы и вообще – всё теперь будет по-другому! В довершение всему обняла меня, утопив в запахе застарелого перегара, и глубоко вздохнула:
– Такая уж у тебя мамка непутёвая. Ты прости меня, доча…
Я обалдела настолько, что даже забыла спросить, где они собираются жить.
***
В пятницу на па́рах я всё смотрела на Барбашину и не могла понять, почему раньше она казалась мне нормальной? Или она действительно изменилась, но как-то вдруг? Типа – стукнуло шестнадцать и четыре месяца, и накрыло? Теперь от неё разило самолюбованием и скрытой сволочностью. Она без конца шушукалась с девчонками, громко, невпопад смеялась, мелко пакостила немногочисленным пацанам нашей группы, провоцируя их на конфликты, и при этом не выпускала из рук карманное зеркальце и губнушку, любовалась собою без устали и без устали же подкрашивалась.