– В Гобики пойду, Филипповна, – сказала ей Ягарья.
– За каким таким делом? – удивилась та.
– Дети там есть. Сгинут они. Они немцам нужны, пока работу какую надо выполнять, коров доить да кур резать. А как закончатся и куры, и коровы? Не будут они их кормить. Мужиков в деревне нет больше, женщины, коли и остались, не смогут противостоять натиску. Как здесь быть? Какой предстать: доброй или справедливой?
– Как сердце советует, – ответила баба Феня. – Через сердце наше Бог с нами говорит, а раз Бог велит спасти детишек – значит иди.
– Благослови, Филипповна, – попросила Павловна.
– Благословляю тебя, – старушка поцеловала Ягарью в лоб.
– А теперь давайте поспим немного, – сказала Ягарья, – а на утро за завтраком решим.
Морозным декабрьским утром собрались все, кто жил в Ведьминой усадьбе, за большим столом. Молоко горчило: несмотря на войну, жизнь в том месте шла своим чередом – корова должна была отелиться скоро… Потому поварихи напекли блинчиков, чему детишки, а особенно мальчишки деревенские, рады были. К слову, мальчики даже подружились с девчатами местными и совсем перестали их бояться. На обед было решено зарубать курочку да сварить из нее большую кастрюлю супа – солонину берегли. Один погреб полностью был задействован под картошку, морковку и другие овощи, в другом хранилось мясо, в другом – крупы. Но в каждом все же были скамейки и одеяла.
– Это опасно, – сказала одна из женщин на слова Ягарьи Павловны о том, что она собралась идти в Гобики.
– Вся война – штука опасная, – ответила Павловна. – Мы давно привыкли делать всякую работу, которая не всегда женщине причитается. Сейчас мужики местные не могут прорваться в деревню. Партизаны есть, но им самим в лесу туго, они немцев по одиночке зачищают. А ребятишкам на помощь прийти больше некому. Долго мы прятались ото всех. Пора делиться тем, чем Бог нас обеспечил, – она посмотрела на Люсю и деток ее. – Так правильно будет.
– А если что приключится с тобой? – спросила Галина Степановна. – Нельзя одной тебе идти, не управишься.
– Я пойду, – громко сказала Настя и встала из-за стола. – Одна пара глаз – хорошо, а две – лучше. Я знаю, что не только я среди нас умею глазами подчинять себе волю человека, но я прошу взять меня с собой. К тому же я немного понимаю по-немецки: в детстве обучалась.
Ягарья посмотрела в карие глаза Насти. Нет, на нее ее чары не влияли, она видела в них другое: рвение помочь и желание быть полезной. Спорить она не стала, просто кивнула девушке.
– Разделитесь на два дома, – сказала она остальным. – У нас есть три винтовки, что достались нам в лесу в начале осени, – Ягарья взглянула на Шуру, – поделите их между собой. Детей не подпускать. Всех тех, кто не сможет за себя постоять, прячьте вместе с детьми вглубь дома. Никаких работ на улице. В туалет ходить по двое-трое. Без нужды не высовываться. Темнеет рано, мы с Анастасией Петровной пойдем после обеда. Дойдем в деревню как раз к темноте. Идем налегке. Если наша кампания будет удачной, для тебя, Таня и других врачевателей будет работенка. Дети, скорее всего, больны и истощены. На улице морозы хоть и не крепкие, но все же не лето. Если не вернемся, Никитична, ты – за старшую.