Мы скорбим, и это понятно, по нашему «расстрелянному возрождению». Но если бы у нас в 1920–1930 годах была Украинская республика, а не недо-Украинская ССР, то родившиеся в это время граждане были бы ее патриотами — и ее литераторами. Как это было, независимо от этнического происхождения, с теми, кто родился и взрослел во второй Речи Посполитой.
При таких расчетах выходит, что Юнна Мориц и Наум Коржавин — это ведь тоже наши потери. Наши потерянные классики. Да! Они могли быть бриллиантами украинской литературы, наравне и рядом с Линой Костенко. А стали источником антиукраинских высказываний разной степени резкости.
Будет ужасно обидно и просто ужасно, если мы повторим ошибки тех лет сейчас. В таком случае, спустя десятилетия мы, наши дети и внуки, вновь будут грустить о предательствах, «зрадах» и упущенных шансах, читая стихи наших редких гениев, таких как Лина Костенко: «І як за сонцем повертає сонях, / Так довго вслід чомусь дивились ми. / А що такого? Підлітки на конях… / В маєтку гетьмана… Івана Сулими…»[56]
Учеба. Свобода и несвобода
Вернемся, однако, в 50-е годы.
Жили студенты, будущие «литературные работники» (именно такая запись делалась в дипломах выпускников) в общежитии в подмосковном Переделкино. А на учебу ездили в центр города — на Тверской бульвар.
Чему и как учили там в те времена? Лина Васильевна и в зрелые годы прекрасно помнила лучших из своих педагогов. Валентин Асмус — «выдающийся философ, историк философии и теоретик эстетики, неповторимая личность». Известный пушкинист Сергей Бонди. Виктор Шкловский — «носитель эксклюзивных и таинственных кодов культуры». «Всегда по-юношески вдохновенный старый профессор [Павел] Новицкий». Валентина Дынник-Соколова, «знаток французской литературы, медиевист, красивая и интеллигентная женщина, говорили, что в нее были влюблены Блок и Есенин»[57].
Хорошие воспоминания о стилистике преподавания в Литинституте оставил Анатолий Кузнецов:
«Либерализация тогда проявилась и в преподавании. В 1954 году мы начинали изучать историю по сталинскому “Краткому курсу истории ВКП(б)”, но к концу моей учебы он куда-то тихо и незаметно исчез. Языкознание мы проходили сперва только по гениальным трудам товарища Сталина в этой области, но под конец не только эти труды, но само имя Сталина исчезло из употребления. Мы, как гоголевские бурсаки, долбили наизусть евангелие советской литературы: статью Ленина “Партийная организация и партийная литература”, но и у учителей и у долбящих была при этом ирония в глазах. С иронией же в глазах профессора так разъясняли бездонную мудрость другой основополагающей статьи Ленина “Лев Толстой как зеркало русской революции”, что у меня, например, на всю жизнь осталось к ней чувство грустной брезгливости»