. (Многие, анализируя раннюю интимную лирику Костенко, находят в ее лирическом герое, возлюбленном, черты Мыколы Руденко. Кто знает… В любом случае та почтительность, почти сыновняя — несмотря на старшинство — с которой он пишет о Лине, говорит о чистоте и возвышенности их отношений).
Книга была замечена читателями и критиками. И уже на следующий год вышел второй сборник — «Вітрила» (1958)…
Киевско-варшавская мелодия (и немного Щецина)
Но нет, не хочет отпускать нас Москва. Нужно еще вернуться в нее на несколько лет назад. Ведь именно там и тогда Лина познакомилась со своим первым мужем.
В одном из поздних интервью Евтушенко сказал любопытную и несколько загадочную фразу о Костенко: «Я учился с Линой Костенко в институте. Кстати, как была она в сталинское время суровой и неприступной к любым проявлениям пошлости, такою и осталась». Вопросов несколько: к чему здесь соотнесение со «сталинским временем»; что за неловкое согласование «неприступная к проявлениям пошлости». Кажется, что отсюда выпало одно слово. И если его вернуть, то все встанет на свои места: «Как была она в сталинское время суровой и неприступной, нетерпимой к любым проявлениям пошлости, такою и осталась»[70]. А это уже можно толковать.
Слово «пошлость» имеет несколько смыслов. Если обобщенно — то это грубость, как вкусовая, так и нравственная. Сталинский режим, как и всякий тоталитарный, стремился контролировать все сферы жизни, в том числе сексуальную. Поэтому на излете сталинских лет и в начале оттепели сексуальная раскрепощенность стала своеобразным проявлением фронды, особенно в кругу номенклатурной «золотой молодежи» или нового поколения богемы. Похоже, говоря о суровой неприступности Костенко, ее нетерпимости к «любым проявлениям пошлости», Евтушенко имеет в виду и это, то есть неприятие такого вида фронды, а не только безупречный художественный вкус.
Наивно было бы отождествлять автора с его героями, но все же — снова вспомним Марусю Чурай: «…Я — навіжена. Я — дитя любові. / Мені без неї білий світ глевкий». «Моя любов чолом сягала неба». А вот мысли героя «Записок украинского самашедшего»: «Мне не нужно черных ураганов плоти, знания греческих поз и картинок из Камасутры. Страсть — вдохновение тела, а любовь — вдохновение души. Любовь как функции гениталий оставим приматам. Мне нужен космос ее глаз»[71]. Поэзия — проза, героиня-женщина — герой-мужчина. Но какое, однако же, сходство мыслей, жизненной позиции, похоже, являющейся позицией самой Костенко.
Тогда, в Москве, она полюбила студента-соученика, поляка. Свое заселение в переделкинском общежитии Лина описывала так: