Перегорюєм ще раз — і вперед.
В апофеоз витійства і крутійства.
Допасувавши слово до потреб
горілкою налитого суспільства.
І все про волю будем гомоніть.
Будити мисль затуркану і кволу.
А вже ж нема попереду століть,
щоб триста років знов іти по колу.
Костенко предупреждает: «Не хочу грати жодної з ролей / у цьому сатанинському спектаклі». И здесь же поясняет, почему не будет, просто физически не может присутствовать в это время в обществе: «І знов сидять при владі одесную. / Гряде неоцинізм. Я в ньому не існую».
На вербах золотих вродили дикі груші.
Зникає мій народ, як в розчині кристал.
Той шолудивий чорт купує вбогі душі.
Новим вождям вже мостить п’єдестал.
Купуй, купуй, купуй! — чого ті душі варті?
Мости, мости, мости! — впаде і ця мана.
Все людство вже збулось. Лиш ми іще на старті.
А на шляху — то прірва, то стіна.
Но и мы, мы сами без всяких пропастей и стен тоже хороши: «Така до слави приналежність! / Така свобода і пісні! / Декоративна незалежність / Ворушить вусами вві сні». Беспощадные, убийственно точные строки. И боль за родной язык: «Нації вмирають не від інфаркту. / Спочатку їм відбирає мову». И исходящая из этого горькая констатация в пяти словах: «В мені щодня вбивають Україну». Далее — похожее, но дополненное чернобыльским опытом: «Ми — сталкери на власній Батьківщині».
А вот продолжение имперской темы — после «трехсот лет хождения по кругу». Поэтесса здесь обращается к античной, библейской образности, по сравнению с которой это трехсотлетие кажется чем-то недавним, свежим, актуальным: «Доповнення до античних джерел: / нашого Прометея клював двоглавий орел». «Імперія — гріховність і верховність. / Іови націй в череві кита. / Проникливі балачки про духовність / і шовінізму чорна блекота».
И самый, пожалуй, горький стих, одностишие: «Покотили Україну до прірви». И это в 1993 году, когда становление державы только начиналось. Но тогда уже было так тревожно за ее будущее из-за понимания неправильности делаемого текущего…
Но вот последние строки подборки. В них просто впиваешься глазами: что же скажет напоследок наш поэт, Прометей, пророк: «Моє життя — в скарбницю горя внесок. / Заплачено сповна — за все, за все, за все. / Душа — як храм з очима древніх фресок. / Все бачить. Все мовчить. Все далі понесе».
О чем это? О храме, о «дороге к храму»? Скорее — о внутреннем храме, который нужно нести сквозь все, чтобы ни творилось, с осознанием всего, что вокруг происходит. «Все бачить. Все мовчить. Все далі понесе». И молчание здесь — не просто молчание, а символ внутренней сосредоточенности, не суесловия, осмысления. И эти последние три слова… «Все далі понесе». Что это? Только ли констатация временности бытия, всего сущего, как надпись на кольце царя Соломона: «И это пройдет»? Нет, здесь у Костенко другой акцент: не время мимо нас проходит, а мы движемся. Идем дальше. Идем, неся свою боль и свое знание о происходящем. Но идем дальше.