– Не обращайте внимания. Это я так, песню одну грустную вспомнил… А вы, Иван Федорович, надо понимать, сопровождаете Любовь Михайловну?
– Надо понимать так, Леонид Владимирович: не думайте, что эту девушку некому защитить!
– Но я ничего такого и не думал!
– Мы относимся к женщинам не так, как вы, иногородние…
– А как мы относимся к ним?
Люба почувствовала, что строитель начинает закипать.
– Иван Федорович, – проговорила она, – вы забыли, зачем мы пришли.
– Простите, Любовь Михайловна, но я хочу, чтобы этот человек знал…
– Давайте не будем ссориться. Ведь Леонид Владимирович пока не сделал ничего, за что стоило бы с ним так разговаривать.
Павлюченко обиженно надулся: вот эти Гречко все такие, себе на уме. Другая бы женщина радовалась, что сам атаман решил заняться ее делами.
– А, делайте, что хотите! – махнул он рукой и нарочито обиженно отвернулся.
Строитель спрятал усмешку.
– Хотите, чтобы я составил вам проект?
– И чтобы руководили строительством. Я уже наняла рабочих… Но, может, вы хотите нанять других? Я даю вам… все права.
Он внимательно взглянул ей в глаза.
– Вы непохожи на других казачек.
– А вы что, их хорошо знаете?
Строитель смущенно кашлянул.
– М-да, и язычок у вас острый, как бритва. Как вы между собой говорите? Не займай!13 Что ж вы так уж от нас отгораживаетесь, и презрительно губки морщите? Думаете, что иногородние – совсем другие люди? А на самом деле, все мы одинаковые… Так где, вы говорите, дом решили строить? Не там ли, куда подводы с щебнем и песком уже третий день ездят? Завтра я буду на вашем участке в семь часов утра. Вас это устроит?
– Устроит… Пойдемте, Иван Федорович, – Люба тронула атамана за рукав. – Мы уже обо всем договорились.
Через год после приговора – Семена за конокрадство приговорили к восьми годам каторжных работ – семья Гречко получила с каторги письмо, в котором их сын и брат рассказывал родным о житье-бытье. Отец прочитал вслух, повздыхал, а потом Люба взяла его себе и постоянно перечитывая, выучила наизусть.
Семен не любил жаловаться, но даже в тех редких строчках, в которых он описывал свое житье-бытье, чувствовалось, как несладко ему живется.
Зато Семен подробно описывал устройство соляного промысла, как будто его родственники тоже собирались соль добывать.
Любу поразило то, что солевой раствор в солеварню подается по деревянным трубам, сделанным из выдолбленных внутри бревен, щели между которыми заливались самой обычной смолой.
Вряд ли, она тоже могла бы пользоваться выдолбленными бревнами, но ей хотелось, чтобы в доме, который для нее строили, была вода. Она сама не видела, как воду проводят в дома, но была уверена, что это можно сделать.