– Не возражаю. Кто ж от такого откажется.
– А что, глядишь, со временем, нашу Млынку переименуют, к примеру, в какой-нибудь Конный Завод, или еще как… А, кстати, насчет отца. Ты бы не судил его слишком строго. Женишься, сам поймешь. Матрена – она, знаешь, такое зло, с каким Михаил Гречко прежде не сталкивался. Вот он и растерялся.
Люба встретила его у калитки.
– Ты куда ходил?
– Атаман к себе вызывал. Хочет, чтобы я за Дон поехал. Поучился у донских казаков, как хороших коней выращивать. И хочет, чтобы наша станица всерьез занялась разведением лошадей. Думает, что на этом мы все разбогатеем.
– Конечно, разбогатеем, – передразнила его Люба. – Не могут наши станичники пройти мимо того, что человек хочет денег заработать. Я, между прочим, тебе то же самое хотела предложить. А Иван Федорович, видишь… Наш пострел – везде поспел.
– Не сердись. Нам помощь вовсе не помешает. Денег все равно нужно больше, чем есть у нас с тобой… Хочешь разводить лошадей?
Люба лукаво улыбнулась.
– Разве только лошадей можно разводить? А бычков, а племенных коров? Я подумала, уж раз Сема ради своего дела на каторгу пошел, значит, оно того стоит… Тебе когда выезжать?
– Еще не скоро. С весной, как тепло установится.
– Ну, до того еще много времени. Отдохнул бы, что ли? Только домой пришел, и недели не прошло!
– Застоялся, Любушка, соскучился по хорошему делу!
И улыбнулся на это – дома, но Люба поправилась.
– Я имею в виду станицу, вообще, родные места. А то, что мой дом – тоже твой, разве тебе плохо?
– Пока хорошо, но ведь рано или поздно ты замуж выйдешь.
– За кого? – спросила Люба и покраснела.
Семен заметил ее смущение, но виду не подал.
– Ну, за кого-нибудь. Что ж, такая красавица, да во вдовах останется.
– Ты как скажешь! – польщено улыбнулась сестра.
– Но и дом ты выстроила – сущий дворец. Я даже не ожидал. Жаль, мама не увидела.
– Да, жаль, вместо нее теперь Матрена в отчем доме командует. И отец… Во что она его превратила? Не иначе к ворожее ходила, навела порчу…
Но Семен уже ее не слушал, углубленный в собственные мысли. Два с половиной года пропало впустую… «Нет, не впустую, – прорезался вдруг давно молчавший внутренний голос. – Теперь ты не станешь совершать поступки, за которые можно отправиться на каторгу».
Хоть и говорят, от тюрьмы не зарекайся, но Семен заречется! Никогда, никогда в жизни он не станет делать того, что противно его жизненным устоям.
– Да, братик, ты извини, что пришлось мне у отца из твоих денег в долг попросить. Отдам, ты не сомневайся. Уже со следующего урожая отдам.
Она на миг замешкалась, и у Семена создалось впечатление, будто сестра чего-то не договаривает. Но сейчас нет смысла у нее об этом спрашивать. Придет время – скажет.