– Так, Сема, на это ж деньги нужны, а у меня в последнее время и копейки не водилось.
– Как же ты так все молча терпел?
– Перед людьми стыдно было. Думал, что они скажут: казак, людьми командовал, перед врагом не кланялся, а тут… бабе покорился!
– Думаешь, жить, как попало, лучше, чем один раз стукнуть кулаком по столу и решить раз и навсегда…
Но отца, похоже, занимало совсем иные мысли.
– И вообще, Сема, я другим хотел бы заняться.
– Чем? – удивился Семен.
– Виноград разводить.
Вот это да! У Семена даже в горле запершило, когда он попытался вслух высказать свое недоумение.
– Я думал обо всем, о чем угодно, но чтобы виноград…
– Твоя мама не зря этим занималась, поверь. И я кое-что из ее науки усвоил… Верст за сто от нас, поближе к Черному морю, есть станица, где греки живут. Вот бы ты со мной туда съездил, помог виноградные отростки купить.
– Конечно, поедем! Вот я с Дона вернусь, и поедем.
Семен остановил подводу у ворот, привязывая коня у забора, и делал вид, что не замечает, как приближается к отцу Люба и, помедлив, бросается к нему, обнимая и плача.
– Папочка, что же она с тобой сделала!
– Не надо, дочка, это не она, а я сам такое с собой сотворил. После смерти мамы, видишь, растерялся. Все думал, как же я без жинки? А вон как оно вышло…
– Вот хорошо, что ты приехал!.. Пойдем, я тебе твою комнату покажу.
– Мою комнату? – искренне удивился Михаил Андреевич, поднимаясь вместе с нею по ступеням.
Люба, придерживая отца за рукав, направляла его, куда идти. Вошли в большие широкие двери, а потом в светлый высокий коридор. Прошли по нему вправо.
– Вот она! – Люба торжественно распахнула перед отцом дверь.
Прямо на него из красного угла смотрела икона. Такие красивые Михаил Андреевич видел прежде, разве что, в церкви. Большая, в красивом серебряном окладе, с лампадой на серебряной же цепи, икона Николая-Чудотворца. Гречко будто зачарованный перекрестился.
– Поможи, Господи, в вашей хате…
И споткнулся. Какая хата. Палаты, не иначе, царские. Высокие потолки, большие окна, в которые свободно льется свет… И это построила его дочь?
У левой стены стояла огромная кровать с никелированными шишечками, и на ней стопка подушек в белоснежных наволочках. Над кроватью – шерстяной ковер, и на нем две шашки крест-накрест, и по бокам два кинжала с серебряной рукояткой. Все старинное, дорогое…
– На какие деньги, Люба, ты все это купила?
Наверное, Люба не ожидала, что отец задаст ей такой вопрос, потому что смутилась, покраснела, и потихоньку отошла подальше, словно отец мог, как в детстве, отпустить ей затрещину.