Конечно, хлопчик недоволен: работать на поле, это тебе не бахчу охранять, слушая россказни Петра. Люба и сама не знала, почему вдруг на Петра ополчилась. Он ведь доброе дело делает, казачат приучает в седле сидеть… Да что там, не просто сидеть, и джигитовать, да «рубить лозу» деревянными шашками, и много чего другого, и даже петь – известно, Петр – знатный кобзарь. А уж песен знает столько, что, кажется, больше и не бывает… И своих питомцев учит. Это, конечно, хорошо – песня, но есть в его учебе что-то, с чем Люба не согласна. Ее, правда, о том никто не спрашивает, а жаль. Она могла бы сказать, что об этой учебе думает.
Мысли Любы опять переметнулись на события в их доме. Вот, значит, как. Пропал любимец отца и матери. Семочка. Пропал – странное слово для казака. Как, пропал? На виду у всех. Это значит, его украли? Такого быть не может, на виду у всех!.. Между прочим, его бы не стали насильно женить. На нелюбимой… Разве можно из троих детей любить только одного? Вот Бог их и наказал!
От таких страшных мыслей – когда это она своим родителям плохого желала? – Люба опять прослезилась, стараясь, чтобы брат этого не увидел. Она снова вспомнила злые глаза матери, когда обе подумали об одном и том же. Мать пообещала? Не будет этого. А Люба… она не смогла ей противостоять.
Митька, Митенька, что же ты-то молчишь? Почему не назовешь Любу своей коханной, на гулянье с нею не пойдешь… Не вызволишь ее из-под родительского гнета. Ведь даже сейчас, возвращая ее домой из захолустного хутора, отец думал вовсе не о том, что Любе там плохо, а только о том, что он один не справляется. В самом деле, где Семку-то носит? Интересно, если бы Люба пропала, о ней бы так же беспокоились? Мать даже слегла!
Может, Митька до сих пор считает ее маленькой девочкой, потому не обращает внимания на то, что Люба давно выросла. Маленьких девочек замуж не выдают!
Почему, скажите на милость, Дмитро никогда с нею о женитьбе не заговаривал? Боялся, что Люба ему откажет? Если бы он знал, что стоит ему только намекнуть… Она же видела, как он ей всегда улыбался, на Рождество и на Пасху маленькие подарки дарил. Правда не только ей, но и маме, Зое Григорьевне… Говорил, что Гречко у него – будто вторая семья.
Или потому, что они с Семкой еще в детстве побратались, вот Митька и считал Любу своей сестрой… Но не по крови же!
Она о своих чувствах к Дмитрию никому не говорила, но мать догадалась – и откуда, не понять! Сказала жестко, сомкнув губы в ниточку:
– За Митьку тебя не отдадим, и не мечтай! Голодранцы нам не нужны. Не для того твой отец на войне кровь проливал, на поле сто потов с него сходило, все в дом, копейку к копейке, чтобы тебе хорошее приданое справить. Чтобы посватался к тебе казак с достатком, и за его спиной ты горя не знала, на тяжелых работах не надрывалась, красу свою женскую не губила…