– Накормил зверюгу мухоморами или беленой, – намётанным глазом определил Ть-Фу. – Скачет-то он хорошо, а вот как сумеет остановиться?..
С шумом, уханьем кавалькада пронеслась мимо, затоптав какого-то неловкого зеваку, и скрылась за горизонтом.
– Какая скука! – зевнул Ть-Фу и тут ему в рот залетела оса. Он её деловито сплюнул, но она успела укусить его в нижнюю губу. Ть-Фу долго прыгал, неистово матерясь на все лады, пока наконец-то успокоился.
Затем поплёлся назад в пещеру, жестом пригласив следовать за собой. Угостил жареным мясом. Сам Ть-Фу ел осторожно, поминая проклятую осу. Разговаривать он не желал, да и мне не очень хотелось: сытое брюхо к разговорам глухо. Ть-Фу так смачно зевал, что навёл зевоту и на меня. Мы улеглись рядком подремать…
Разбужены были уже после полудня несусветным гомоном. Оказывается, обезумевший мамонт занёс Ир-Одика в стан враждебного племени, которое отличалось самыми дурными наклонностями, в том числе и склонностью к деликатесам из человеческого мяса. Люди ими ценились чисто гастрономически. Была в ходу циничная поговорка: «Друг познаётся в еде». Они все являлись истинными интернационалистами и придерживались принципа: «При чём тут национальность – был бы человек хорошим!»
Ир-Одика уже готовили к выпечке в его собственном соку, когда примчались его буйные приятели и посеяли среди неприятеля страшную панику. Многих потоптали мамонты, а остальные панически разбежались.
Молодёжь с триумфом вернулась в племя. Ир-Одик глядел героем, но его ожидал суд старейшин, так как применение стимулирующих средств в спортивных состязаниях каралось чрезвычайно строго. Впрочем, вину смягчало то обстоятельство, что именно это помогло сокрушить врагов. Естественно, наказание последовало самое мягкое: высечь нарушителя дедовских заветов ниже спины крапивой. Молодёжь, радуясь нежданному развлечению, поволокла вопившего Ир-Одика на лобное место…
Мы с Ть-Фу заняли место в первом ряду многочисленных зрителей. Мой приятель наблюдал за экзекуцией с отвращением с видом донельзя пресыщенного человека, поминутно вспоминая старые добрые времена, когда за подобные провинности мазали мёдом и сажали голышом на муравьиную кучу.
– Жаль, что ты, Але-Кса, этого не видел! – воскликнул он, и лицо его вдохновенно озарилось. – Ох, какое было захватывающее зрелище! А ноныче?.. Эх-ма! Всё вырождается, всё мельчает. О времена, о нравы!..
Я вспомнил знаменитое «О темпоре! О морес!» и мысленно осудил древних римлян за плагиат. Зря они приписали себе эти крылатые слова – за многие тысячи лет до Ромула и Рема их с полным знанием дела употреблял питекантроп Ть-Фу. Я тому свидетель, что могу подтвердить в любом суде.