Жак утверждает, что этот термин отсылает к понятию, на котором зиждется вся советская экономика и – шире – советская система. Идеалы марксизма-ленинизма были неосуществимы, а Сталин объявил, что эта утопия и есть правда, и вся страна была вынуждена прибегать к туфте, то есть к вранью, чтобы подтвердить вранье партийного руководства. Один из сокамерников Жака, успевший побывать в тюрьме у нацистов, освобожденный советскими войсками, а затем арестованный уже советскими властями, в разговоре с Жаком резюмировал это таким образом:
– Гестапо пытало меня, чтобы я сказал правду. НКВД – чтобы соврал.
Как объяснить французским читателям, что в советской системе человек – это только орудие государства, а отнюдь не наоборот? «Чтобы описать всю эту муть, принятую в коммунистическом мире, для тех, кто всегда жил в демократическом мире, где есть законность, я люблю рассказывать историю про слепого. Слепой сидит в кафе с приятелем, зрячим. Зрячий заказывает кофе и обращается к слепому приятелю:
– Тебе тоже кофе?
– Конечно, – отвечает слепой, принюхиваясь, – пахнет очень вкусно.
– Черный или с молоком?
– С молоком? Что такое молоко?
– Это такая жидкость.
Слепой знает, что такое жидкость, он делает жест, как будто открывает кран. Зрячий уточняет:
– Это жидкость, но она белая.
– Белая? А что это?
Зрячему это начинает надоедать.
– Ну, лебедь белый.
– А что такое лебедь?
– Птица с изогнутой шеей.
Слепой знает, что такое птица. Знает курицу, воробья, но с изогнутой шеей?
– Изогнутая – это как?
Зрячий кладет ему руку на локоть и разгибает его руку, а потом сгибает.
– Теперь твоя рука согнута.
И тут слепой кричит:
– Понял! Кофе с молоком, будьте добры!
Когда мы разговаривали о советской жизни, собеседник иногда думал, что всё понял, но на самом деле попадал впросак. И вообще, что такое молоко?»
В следственной Бутырской тюрьме хватало и интеллектуальных занятий, и культурных развлечений. Хватало и умелых организаторов из числа заключенных: «Мы обменивались опытом жизни за границей; я пересказывал французские романы, рассказывал о своих поездках, описывал города, памятники, музеи. Кто-то еще передавал содержание книги, которую только что прочел, не забывая, впрочем, дать ей марксистско-ленинскую трактовку. У нас даже были лекции по истории, разумеется, с официальной точки зрения; никто не хотел рисковать дополнительным приговором. Возможно, поэтому находилось мало желающих поговорить о философии, это было слишком опасно».
А кроме того, вместе с новичками в камеру проникали новости из внешнего мира. С прибытием каждого новенького разыгрывался один и тот же сценарий: недавно арестованный подследственный легко узнавался по бритому лицу и неистрепанной одежде, разительно отличавшейся от латаных-перелатанных лохмотьев, в которых щеголяли старожилы. У новенького и волосы были нормальной длины. Но главное – он знал последние новости, и все собирались вокруг него. Всё еще шла война в Испании, а большинство подследственных были правоверными коммунистами; их волновало положение республиканцев, которых СССР поддерживал, а географию они знали наизусть и без карты. Новичок сразу сообщал: