Я был очень раз увидеться с Франсуа П.; его уж не знаю под каким предлогом привели под строгой охраной в фотомастерскую, где я работал с тех пор, как меня без объяснений уволили из бюро научной информации. Впервые за долгие годы я говорил по-французски с настоящим французом. Какой я был простачок! Говорить на иностранном языке было уже само по себе правонарушением. Мне следовало догадаться, что всё это подстроено. Ну как я мог вообразить, зная, где живу, что вся эта история – не ловушка? Властям было необходимо, чтобы я лично был знаком с человеком, с которым мы будем вместе обвиняться в создании заговора.
Олег П., ревностный посредник, принес мне очень подробный секретный план норильского региона и предложил его сфотографировать, чтобы переслать послу Франции. Идея заключалась в том, чтобы привлечь внимание Франции к судьбе ее несчастного гражданина, патриота и участника Сопротивления Франсуа П., приговоренного к двадцати пяти годам спецлагерей особо строгого режима. Олег П. заверил меня, что этот снимок позволит французам, не имеющим ни малейшего понятия о Норильске, лучше понять, где Франсуа П. находится. Сам он, мол, как раз собирается в Москву в командировку, где найдет возможность передать во французское консульство мое письмо с ходатайством за соотечественника и снимок, который, по словам Олега, облегчит французам поиски. Позже в моем обвинительном деле я обнаружил этот снимок в трех экземплярах – предполагалось, что его передадут и в английское и американское консульства.
Паутину сплели очень ловко, всё было рассчитано на то, что я в нее попаду. Олег П. проявил и передал мне снимок, который я сделал. Несколько дней спустя тот же Олег П. назначил мне свидание в своей гостинице. Я должен был принести письмо и снимок с планом. Олег торопился: на другой день он уезжал в Москву. Я, опытный секретный агент, привыкший к нелегальным заданиям, приготовил для него книгу, чтобы ему не пришлось везти письмо в кармане: пустив в ход знакомый прием, я спрятал письмо и снимок под переплет, а потом тщательно его подклеил. И вот я явился в гостиницу с этим “взрывоопасным” грузом, понимая, разумеется, что рискую, но намереваясь во что бы то ни стало поддержать соотечественника.
Шел март 1949 года, день клонился к вечеру. Помню, что, когда я пришел на встречу, было уже очень темно. У входа меня поджидал следователь Арсеньев, чтобы отобрать у меня улику прежде, чем я войду в гостиницу. И вот я в милиции, в кабинете Арсеньева. Он, конечно, ликовал, но продолжал играть роль. Как будто не он расставил ловушку, чтобы меня заманить и засадить снова, на этот раз так надолго, что если бы не смерть Сталина и ее последствия, я бы сидел и до сих пор.