– Дерьмовое советское гражданство, да на кой хрен оно мне сдалось!»
Самое интересное, что Жака даже не наказали за учиненный скандал и антисоветские выкрики, которые слышны были во всех камерах – а ведь его тысячу раз наказывали и за меньшие провинности. «Не забудем, что дело было уже после смерти Сталина… Люди из КГБ опасались, что Политбюро будет вынуждено ослабить давление. А Чува был храбрый мужик, карьера его всё равно шла к концу, он несколько расслабился».
Тем временем история совершала поворот. В руководстве партии взяла верх клика, видевшая в Берии самого могущественного, а потому самого опасного конкурента, и в июле 1953 года его бросили в тюрьму, а затем и казнили. Но населению только в декабре сообщили о так называемом закрытом суде, вскрывшем «нарушения социалистической законности», вину за которые возложили на Берию. А затем, как пишет об этом историк Франсуа Фюре, «логика десталинизации и необходимость разобраться с тяжелым наследством толкают членов нового коллективного руководства дальше ‹…› Критика Сталина ведется в открытую с момента событий марта – апреля, теперь ее неизбежно подхватят сотни тысяч узников, освобожденных из ГУЛАГа летом и терзаемых тревогой о будущем. Реабилитация белых халатов неизбежно повлечет за собой реабилитацию бесчисленного множества бывших врагов народа, осужденных по чистому произволу или поспешно казненных – да и как могло быть иначе? Разве миллионы зэков, оставшихся в лагерях, могли спокойно ждать, если они уже завидели тень свободы?»[37]
В Александровском централе появился в это самое время бывший лейтенант Красной армии, который был членом стачечного комитета в норильском лагере. «После бериевской, или ворошиловской, амнистии, которая не коснулась ни “политических”, ни, впрочем, крупных бандитов, люди начали возмущаться. В Норильске, если верить товарищу по заключению, который мне это рассказывал, всё началось с того, что один охранник выстрелил внутри зоны, между тем как инструкция это запрещала. Я с уважением слушал человека, которому хватило мужества на мятеж, но сам не был прямым свидетелем этих волнений, говоривших о некотором смягчении системы».
И все-таки Жак тоже воспользовался моментом. Второй раз в своей гулаговской жизни он начал голодовку. «Почему? Да в знак протеста против этого советского гражданства, которое мне влепили. А еще я требовал, чтобы меня освободили, потому что обвинение мое было фальшивкой. Я с самого начала настаивал на своей невиновности. А теперь было признано, что Берия, один из главных мастеров по изготовлению этих фальшивок, оказался бандитом. И я начал голодовку, чтобы привлечь внимание к одному из бесчинств Берии, касавшемуся именно меня, наряду с миллионами других».