– Вы ничего не видели!
И они подтвердят, что ничего не видели».
Уезжая из Узбекистана, Жак отправил телеграмму. На вокзалах везде были отделения телеграфа, и Жак сообщил в телеграмме номер вагона и места тому человеку, который прислал ему приглашение, не указав, что это адрес посольства, чтобы не привлечь внимания цензуры («что было бессмысленно, потому что телеграфист прекрасно понял, куда я телеграфировал. Но притворился, что ничего не понял»). Адрес, как всегда, он знал наизусть: Москва, улица Алексея Толстого, 30.
И его стратегия сработала. По приезде, не успел он попрощаться с попутчиками, как у выхода из купе его уже ожидал польский дипломат. «Мы сразу друг друга признали. Я тут же догадался, что он сотрудник секретной службы. Позже я узнал, что при Сталине он был в Варшаве прокурором. После “десталинизации” его сослали на дипломатическую службу в Москву. Два года спустя началась новая “сталинизация”, и его перевели в Европу. Он отвез меня на служебной машине прямо в посольство и проводил в кабинет посла. Там я узнал, что пригласивший меня человек был некто З., второе лицо в посольстве, ответственный сотрудник, делегат центрального комитета польской компартии, и в его обязанности входила репатриация бывших гулаговцев после ХХ cъезда. Я с ним не был знаком, но мы принадлежали приблизительно к одному поколению (он немного старше), и уже до войны он занимал в партии существенный пост. Был он довольно жизнерадостный, не лишен обаяния и к своим обязанностям относился ответственно, а в них входило наблюдение над действиями советских властей и урегулирование всяческих конфликтов.
Завязалась беседа. Он знал кое-кого из моих товарищей по прежней жизни, партийных деятелей тридцатых годов. Он не скрывал ностальгии по нашим юношеским убеждениям, разочарования в том, к чему мы пришли. Я чувствовал, что он отнесся ко мне с уважением. Обращался он ко мне то на “вы”, то в третьем лице, как принято было у польских коммунистов. Он тактично ни о чем меня не спрашивал, но всё же позволил себе некоторую критику по адресу советских властей, которые всячески ставили им палки в колеса и причиняли массу неудобств. Для меня было неожиданностью, что между обеими партиями существует такое недоверие.
Он предложил мне ночевать в посольстве – неслыханное дело по отношению ко мне, человеку без документов, – в здании, отведенном младшему посольскому персоналу с семьями. Меня тронуло соседство с детьми, лепетавшими по-польски и сообщавшими мне свои важные новости, вроде: “Представляешь, он еще писает в штаны”».