– Но мне все-таки нужен собственный угол».
Собственный – это звучало ужасно. Разве коммунист может быть собственником или хотя бы только мечтать об этом? Ясно, что нет. И ревность, и обжорство, и жадность, и собственническое чувство – всё это поводы для вредительства, всё это идеологические грехи. Если доносишь друг на друга – это не так уж страшно. В худшем случае возмутителя или возмутителей спокойствия переведут на другую дачу. Но донос может послужить уликой потом, например во время Великой чистки тридцать седьмого года, когда и нарушитель, и те, кто на него донес, уже начисто забудут об этих подробностях повседневной жизни. Обыкновенная сплетня без проволочки отправит бывшего секретного агента в гулаговский ад.
Лишь китайцы, традиционно более сдержанные, не разводили сплетен, но донести и они были не прочь. Жак подружился с одним китайским крестьянином, с которым говорил на его языке. Внезапно этого человека вызвали в Москву, и он больше не вернулся. Много месяцев спустя им сказали, что он предатель. Пройдут годы, и Жак узнает, что китайца арестовали за шпионаж. Пятеро его соседей по комнате, тоже китайцы и, подобно всем в этом месте, преданные коммунисты, слышали, как он говорил во сне, и донесли на него. Мораль: если поедешь в Советский Союз, не разговаривай во сне.
Первый раз Жак приехал в Советский Союз в 1929 году, спустя двенадцать лет после большевистского переворота. Он встретился с множеством людей, таких же безукоризненных коммунистов, как он сам, слепо веривших в грядущую победу великой идеи. «В то время в России еще были представители “старой гвардии”, те, кто сражался с царизмом; они свято верили в победу коммунистической утопии. Это были честные люди, убежденные, что от них требуется напряжение всех сил. Разумеется, приходится преодолевать огромные трудности, но ведь и цели тоже огромны! Буржуазия не сдается, она делает всё возможное, чтобы разгромить дело коммунизма. Но они, так же как я, были готовы на любые жертвы во имя правого дела: вперед, товарищи, еще одно усилие!
Со временем у меня на глазах эти люди, творцы Октябрьской революции и участники Гражданской войны, исчезнут. У тех, кто пришел им на смену, уже не было того энтузиазма. Это были чиновники, бюрократы, они делали свое дело, получали зарплату, а главное, располагали привилегиями. Член партии, особенно на руководящей должности, обладал огромными преимуществами. Это была совсем другая порода людей.
Позже я придумал для Советского Союза название: Стратистан. Страты – это слои, отделенные один от другого. А -стан – это суффикс, с помощью которого образованы названия некоторых стран с авторитарными режимами: Афганистан, Пакистан, Узбекистан. Это слово отлично описывало советскую систему, особенно в двадцатые годы. Люди могли жить в одном и том же доме, в одном здании, и принадлежать к разным мирам. Например, в 1929 году, когда я в первый раз очутился в Москве, я пошел навестить друзей-эмигрантов. Они жили в многоквартирном доме для чиновников высокого уровня. Мой товарищ, болгарский рабочий, рассказывал, что на помойке находит такие редкие в те годы продукты, как белый хлеб, куски масла и даже шоколад. (Мусоропровода, разумеется, не было!) Это изысканное продовольствие выбрасывали высокопоставленные чиновники, жившие в том же доме. В то время, если строили многоквартирный дом, десять процентов жилплощади в нем предоставлялось в распоряжение кадровых партийцев, армии и ГПУ, будущего КГБ. В дальнейшем им стали отводить отдельные кварталы, чтобы номенклатурные работники не смешивались с простыми гражданами, у которых был совсем другой образ жизни. Вот это и есть Стратистан!