После Бутырок я стал спрашивать:
– Зачем вы мне это рассказываете? Ведь вы рискуете.
Два-три человека в разных выражениях дали мне один и тот же ответ. Происходило это в разных тюрьмах, один мой собеседник крестьянин, другой – интеллектуал. Но смысл был один и тот же:
– Ты же иностранец, ты не воспитывался во всех этих советских мерзостях. В тебя эта гниль не впиталась. Ты нормальный человек, такой, как все тут были при царе. Значит, тебе можно доверять.
В Советском Союзе людей начали развращать с 1917–1918 годов. С колыбели. Я это видел собственными глазами, я слышал детей, у которых первыми словами, которые они произносили, были имена Ленин и Сталин. Им показывали фотографии мамы и папы. А они говорили “Ленин” и “Сталин”. И как их папы и мамы этим гордились!
Советский лагерь отличается от любого другого места заключения в мире не только огромными, невообразимыми размерами, не только убийственными условиями содержания. Главное – необходимость все время лгать, чтобы спасти свою жизнь, лгать постоянно, годами носить маску и никогда не говорить того, что думаешь. И “свободные” граждане Советской России тоже вынуждены лгать»[14].
Чтобы объяснить то странное доверие, с которым к нему относились, Жак уточняет: «Один из моих солагерников позже признался мне, что люди пускались со мной в откровенности в смутной надежде, что я смогу рассказать обо всем, если чудом мне удастся оттуда выйти». Жак-иностранец, Жак-француз, как все эти годы его будут называть в ГУЛАГе, не осмеливавшийся ни с кем подружиться, пока работал на Коминтерн, обнаружил, что солагерники ему симпатизируют, что его опасаются меньше, чем других. И в отличие от секретной службы, где он был обязан избегать контактов, теперь он вправе сближаться с людьми и внимательно их слушать. И это была одна из немногих оставшихся ему свобод. В первой своей бутырской камере он сам не доверял всем этим врагам народа. А между тем истории, которыми они с ним делились, напоминали его собственную. Их забирали ни с того ни с сего, они вели самую обычную жизнь. Это были простые служащие, которых вызывали в Москву и хватали, когда они выходили из поезда или в пути, между двумя станциями; или они приходили к себе в учреждение, а там их ждали агенты НКВД, приказывавшие следовать за ними: «Этот товарищ отведет вас на беседу к другому товарищу». Они спокойно уходили утром из дома, прощались с семьей, садились в поезд… и исчезали. «Арест производят всегда в самых неожиданных условиях, чтобы никто ничего не заподозрил. Один человек вышел из дому на пять минут купить сигарет – и больше не вернулся.