В тот день, до того как задать ритуальный вопрос, начальник спросил, есть ли в камере староста. Тот назвался:
– Это я, Сидоров Иван Петрович!
Начальник даже не посмотрел на него, быстро оглядел нас всех и ткнул пальцем в первого попавшегося:
– Вы будете старостой!
– Как прикажете, – отозвался тот, на кого указали.
Это был бывший военный, он все еще был в форме, с которой согласно правилам сорвали нашивки. Учитывая, что подследственный до всякого суда считался контрреволюционером, демократическое избрание старосты не могло быть ничем иным кроме как зловредным антикоммунистическим заговором. Мы хорошо понимали, что такого безобразия в советской тюрьме не потерпят.
Исторически старосты существовали еще в царских тюрьмах и избирались самими заключенными открытым голосованием. Староста представлял все камеры, так как в течение дня они отпирались и заключенные свободно общались. Очень скоро свободное общение заключенных в тюрьмах запретили и камеры начали запираться на круглые сутки. С этих пор старосту стали выбирать в каждой камере. С начала 30-х годов выбранного старосту должна была дополнительно утверждать администрация. Когда администрация считала это необходимым, старосту снимали и предлагали избрать нового. Со времен Большого террора во всех пенитенциарных заведениях СССР институт выборного старосты упраздняется. Теперь его назначает администрация. Потом старосты вообще отменяются, их заменяют дежурные по камере».
В общей камере, куда посадили Жака, не было особо важных персон. «Но иногда попадались исключения. Например, вместе с нами в общей камере провел сутки Ногтев, начальник Соловецкого лагеря. Это получилось из-за бюрократической путаницы. Но как правило, у моих товарищей по большой камере, так же как у меня, был первый арест. Они почти ничего не знали про советскую госбезопасность и, находясь под следствием, без опасений рассказывали о том, как их арестовали, и о жестоком обращении на допросах. Человек мало-мальски искушенный в политике придержал бы на их месте язык за зубами. Но первая скрипка Московской оперы может великолепно ориентироваться в музыкальных делах и в закулисных интригах и при этом не всегда понимать, что все мы находимся под постоянным наблюдением».
Распорядок жизни в камере был незыблем, разнообразие вносили только поверки. Подъем в шесть. Поход на оправку. Каша, суп в полдень и в пять часов. «Бутырка была единственной тюрьмой, где каждый божий день кормили пшенной кашей. Жира к ней не полагалось, так что на вкус она была как деревянная. Гречневая каша была слишком жидкая, иногда бывала и гороховая, и чечевичная. После еды мы мыли посуду и оставляли ее сохнуть на столе».